По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

медицинский техникум. В конце шестьдесят шестого года они поженились, а в мае шестьдесят седьмого у них родилась Анечка. Миша после окончания института получил распределение младшим научным сотрудником в Научно-исследовательский институт Медполимер. Он довольно быстро продвигался по службе и вскоре стал руководителем группы физико-химической лаборатории. Его заметили в научных кругах, и он был приглашен защищать кандидатскую в Институт физической химии при Академии наук. После защиты его ведущий профессор Емельянов предложил ему работу в Академии. В отделе кадров Миша, заполняя анкету, в графе «национальность» написал «русский», а в графе, касающейся родителей, написал фамилию и отчество мамы.

– Что же вы за нация такая, – посмотрев на Мишу уничижительным взглядом, сказала кадровичка. – Всюду пролезете.

– Я по отцу русский с фамилией Маркелов, – рявкнул Миша, протянул руку и вырвал у нее анкету. Тогда же и пришло решение покинуть «Совок». Так как у них была русская фамилия и русская внешность, они приехали в Америку при содействии Красного Креста. Марине Красный Крест предложил работу сиделкой у одной американской старушки. Несмотря на свой диплом об окончании медучилища, Марина, не раздумывая, согласилась. Во-первых, нужно было на что-то жить, пока Миша не нашел работу; но кроме того, это давало прекрасную возможность заговорить по-английски. Вот на этом этапе их жизненного пути мы с ними и познакомились. Миша, несмотря на свою отличную специальность, не мог найти работу. Вечерами он лежал на полу и просматривал объявления в газетах. Вакансии инженера-химика совсем не попадались, но зато часто мелькало слово: «bouncer», которого он не знал. Посмотрев в словаре и увидев, что оно переводится как «вышибала», Миша расхохотался. Вот за этим он и приехал в Америку. Но совсем неожиданно на помощь опять пришел Красный Крест. В компанию «US Testing» требовался инженер-химик. Представитель Красного Креста договорился о собеседовании, и Миша на следующий же день поехал в Хобокен, который находился в получасе езды от Джерси-Сити. Интервью прошло с блеском, и ему предложили пятнадцать тысяч в год. Для Миши это была совершенно фантастическая сумма.

После того как я перевез Валю с Машенькой в Джерси-Сити, мы стали видеться с Маркеловыми практически ежедневно. Мы собирались то у нас, то у них. Пили чай, иногда вино. И Валя, и Марина очень хорошо готовили, поэтому, когда была закуска, мы пили водку. И нещадно курили. А по субботам, оставив Машеньку с Анечкой, мы ездили в Нью-Йорк, вернее, в его самый богемный район ночных клубов Гринвич-Виллидж. Мы бродили по его центральной улице Бликер-стрит, которая была забита гуляющими до такой степени, что машины по ней не могли проехать. Нагулявшись, мы заходили в бар или кафе. Нашим любим местом был подвальчик на углу Бликер и Одиннадцатой улицы. Подвальчик был маленький и всегда забитый до отказа. Там играла группа из трех израильских музыкантов и выступала певица, тоже израильтянка. Она была совсем тощая, но с глубоким, чуть хрипловатым голосом. Казалось, что она всегда была или пьяная, или под наркотиками. Потом кафе закрылось, потому что певица умерла от передозировки. Эти наши чуть ли не ежедневные встречи нас очень сдружили. К тому же у нас оказалось очень много общего.

* * *

Наш дом стал постепенно заселяться русскими. В соседнюю с нами квартиру вскоре въехал Саша Серебрянников. Было ему, я думаю, под пятьдесят. Маленького роста, с широкими плечами, он обладал совершенно незабываемым лицом. Если бы он отрастил ленинскую бородку с усами, то кинорежиссеры наперебой приглашали бы его сниматься в роли вождя мирового пролетариата. Но его политические убеждения были полностью противоположными Ленинским. В Союзе он был довольно известным диссидентом и занимался распространением нелегальной литературы, доставляемой через американское посольство. Его несколько раз арестовывали. В последний арест ему дали выбор: или уматываешься за границу, или в лагерь. Саша был человеком разумным и выбрал политическую эмиграцию. Он написал книгу об убийстве Столыпина, которая вышла в Нью-Йорке в издательстве «Телекс». Приехав в Америку, он стал сотрудничать с Солженицыным, помогая тому собирать исторические материалы. У Серебрянникова была односпальная квартира, вся уставленная сделанными им самим книжными шкафами, забитыми книгами. Каждый вечер хоть на часок я заходил к нему поболтать. У Саши была язва желудка, и Валя каждое утро варила ему овсяную кашу, кастрюльку с которой ставила около двери, нажимала дверной звонок и возвращалась домой.

Следующим на семнадцатый этаж въехал Наум Медовой. В Москве он был кинорежиссером-документалистом. Надежды на работу в кино у Наума не было никакой, но в Нью-Йорке у него был дядя американец, который владел какой-то компанией. Дядя взял его к себе в бухгалтерию. После Медового на пятый этаж въехала семья Орловых. Леша Орлов был на год старше меня. Его жена Галя, маленькая, стройная блондинка – на пару лет младше. У них было двое детей: Петя, лет десяти, и дочка Маша, на год младше нашей. Были они тоже из Ленинграда, где Леша работал журналистом в спортивной газете. Первое время Леша служил в аэропорту «Кеннеди», где в специальном терминале для животных ухаживал за кроликами. Но проработал там он недолго и вскоре стал водить такси на Манхэттене, что приносило в десятки раз больше денег и было для его общительной натуры совсем необременительно. Так как я сам был любителем спорта, мы с ним быстро подружились и иногда вечерами ходили в спортивный бар смотреть игры Нью-Йоркской хоккейной команды «Рейнджерс». Мать Леши, Александра Орлова, была известным специалистом по Чайковскому. В Америке она перевела на английский и издала свою книгу о Чайковском, где впервые написала, что тот был геем[12]. В Советском Союзе, где Чайковский считался божеством в мире музыки, как Пушкин в мире поэзии, о книге Орловой даже не упоминали. Александра Орлова была довольно жесткой женщиной. Жила она вместе со своей очень мягкой сестрой в одном из домов на улице Ван-Вагенен, куда заселилось много русских иммигрантов. До них улица целиком принадлежала пуэрториканцам. Квартиры в наших домах стали на вес золота, и иммигранты из «Совка» потянулись на Ван-Вагенен. Там стояло три пятиэтажных дома из красного кирпича. Квартиры в них были намного просторнее наших, с паркетными полами. Но Ван-Вагенен была намного дальше от метро, и там жили пуэрториканцы. Мирно отдавать свою территорию русским они не собирались, и началась самая настоящая война, в которой русские неожиданно взяли вверх. Пуэрториканцы, естественно, никуда не уехали, но вести себя стали мирно. Там же, на Ван-Вагенен, уже позже, в сентябре семьдесят девятого, поселился мой младший двоюродный брат Сережка Радвинский с