Кто придумал землю? Путеводитель по геофилософии от Делёза и Деррида до Агамбена и Латура - Максимилиан Неаполитанский

Для геофилософии важна не только историческая связь картографии и философии, но и карты как способ создания концептов и описания идей. Карты – не просто аспекты мировоззрения, но его организующие строительные детали, которые затрагивают вопросы познания и культуры: неслучайно одним из первых авторов карты Земли и небесного глобуса был древнегреческий философ Анаксимандр. Далее мы попробуем разобраться, зачем картография нужна геофилософии и как мыслить с помощью карт.

Карты для навигации, мышления и живописи

Картографию все чаще осмысляют критически. Появилась даже отдельная область междисциплинарных и социологических исследований, которая так и называется – критическая картография. Один из ее главных посылов – утверждение, что карта как инструмент никогда не останавливается. То есть карта – это всегда картирование. Процесс, а не предмет. Карта – это событие. Оно происходит, когда карта оказывается в руках штурмана или пользователя, который использует навигатор, чтобы добраться домой. Для критической картографии карта – это не просто отражение территории, а сложный комплекс отношений технологий, науки и политики. В этом смысле «событийность» карты становится понятнее: карта не создается раз и навсегда (как, например, фотография), а меняется в процессе использования, навигации и сбора данных. Об этом говорят Роб Китчин и Мартин Додж в статье «Переосмысляя карты»:

Карты – ситуативны (of-the-moment), они возникают посредством практик (телесных, социальных, технических), переделываются каждый раз, когда с ними работают. Как таковые карты переходны (transitory) и временны, будучи контингентными, реляционными и зависимыми от контекста. Карты – это практики, они всегда суть картирования[250].

Критическое рассмотрение карт имеет в себе философские корни. Многие исследователи говорят о том, что картография в современном виде является наследницей идеалов Нового времени и эпохи Просвещения. Эти идеалы предполагают создание образа мира, который очищен от субъективности – не запачкан ею. Карты – своего рода очищенные территории, стерильные и научные отражения реальности. Карта, как и другие достижения науки, становилась одним из участников цепочки, которая предполагала наличие двух концов: подлинного (объективного) мира и того, что этот мир также объективного отражает. Так работали репрезентация и идеалы Просвещения, которые в XX веке получили немало противников – от Теодора Адорно до Жиля Делёза.

О картах говорил и Иммануил Кант в работе «О педагогике». Немецкий философ считал, что карты полезны для детского мышления и воображения:

Ландкарты заключают в себе нечто такое, что привлекает всех детей, даже самых маленьких. Если даже все остальное и надоест им, то они все-таки научатся какому-нибудь такому делу, при котором употребляются ландкарты. Это – хорошее занятие для детей, которое не позволяет их воображению уноситься куда попало и направляет его на нечто определенное[251].

В философском плане тут можно увидеть интересную связь картографии и воображения. Для Канта факт, что карты ограничивают воображение, является положительным. В то же время критическая картография, напротив, говорит о важности избавления карт от диктата научной объективности; она пытается показать, что карта может быть элементом личного опыта, творчества, политического протеста и, собственно, воображения.

Схожая проблематика есть у Валери Новембера, Эдуардо Камахо-Хюбнера и Бруно Латура в статье «Вступая на территорию риска». Главная цель их статьи – анализ разделения интерпретации карт на два способа: миметический и навигационный. Авторы говорят: по сути, карты, которые мы обычно представляем, когда думаем о картах, всегда интерпретируются миметически.

Что это значит? Это изолированный образ, который мы воспринимаем почти как живопись: есть прототип (материальный мир) и есть копия (изображение). Для карт же это сама карта и территория. В науке тоже много примеров: «Изображение вируса, сделанное при помощи электронного микроскопа, фотография галактики и рисунок скелета в музее естественной истории». Как пишут авторы статьи, «будучи взяты сами по себе, эти образы не обладают специфической (научной) ценностью (хотя они могут быть наделены мощной эстетической, педагогической или риторической силой)»[252].

В случае миметического понимания карт в истории были моменты, когда живопись влияла на картографию больше, чем научные воззрения:

…именно перспективная живопись – а еще точнее, голландская живопись – позволила культуре воображения повернуть карты на 90° и связать их с режимом «одна копия – одна модель» даже несмотря на то, что никто никогда не использовал карты в навигационных целях таким образом. Другими словами, карты были эстетизированы и смешаны с формировавшейся культурой «реалистической» живописи[253].

Симпатии авторов на стороне навигационной интерпретации – понимания карты в движении (с учетом всех внешних факторов и рисков ее существования). Путь по карте никогда не бывает прост. Это не изолированная карта-образ, а гибрид – например, карта и штурман, карта и те риски, которые есть вокруг штурмана. Новембер, Камахо-Хюбнер и Латур предлагают изменить наше восприятие карт как того, через что можно определить территорию. Они пишут, что миметический способ интерпретации в эпоху цифровой навигации все больше отдаляется от здравого смысла:

Но даже если штурман выучил Декарта наизусть, он ни на минуту не предастся фантазии, что шкипер и команда находятся в некотором «внешнем мире», похожем на тот геометрический мир, на который он сейчас смотрит. Слишком много черт очевидно не вписались бы в этот геометрический мир: брызги, волны, опьянение, возбуждение от непредсказуемости ландшафта, умения маневрировать[254].

Для критической картографии это важно: на выходе мы получаем картографию рисков. Две эти интерпретации также подходят для философии. Обычно мы имеем дело как раз с миметической интерпретацией философских концептов – это застывшие существа, которые обитают в чистом изолированном мышлении. Однако если перейти к навигационному пониманию концептов и сделать из философии своеобразную картографию рисков, расклад будет иным. Это будет не просто рисунок скелета в музее – не рисунок концепта, а реальная сила. Однако нужен кто-то на роль штурмана – тот, кто будет выглядывать из кабины разума и смотреть, что происходит за пределами «скопированного» и порой трансцендентального мира.

Карты и философия в империи наблюдения

Не менее важная тема для критической картографии – связь карт и власти, карт и инструментов контроля. Отправной точкой здесь служит все то же Новое время, когда примерно с середины XVI века происходит постепенный переход к пониманию карт как элементов государственной рутины. До этого карта воспринималась в большей степени как часть глобальных политических решений – когда нужно продумать военный поход, понять, где находятся выгодные и безопасные торговые зоны, очертить границы государства. Однако переход к рутинизации карт поменял расстановку сил – они перестали быть привилегией геополитического мышления и перешли на служение