«Время молчания прошло!» Пять веков Реформации в меняющемся мире - Коллектив авторов -- История

Pearson A. F. S. Thomas Cartwright and Elizabethan Puritanism 1535–1603. Gloucester. 1966.

Proceedings in the Parliaments of Elizabeth I. Vol. I–III. 1593–1601 / Ed by T. E. Hartley. L.; N. Y., 1981–1995.

Strype J. The Life and Acts of John Whitgift. 3 vols. Oxford, 1822.

The Marprelate Tracts. 1588, 1589 / Ed. by W. Pierce. 1911.

Usher R. The Rise and Fall of the High Commission. Oxford, 1913.

Л. А. Пименова

Протестант на службе у христианнейшего короля: казус Жака Неккера

В последние десятилетия историки стали обращать внимание на роль конфессионального фактора в политике государств раннего Нового времени. Еще в 1992 г. Жак-Клод Перро отметил влияние католической теологии на экономическую мысль[589]. Впоследствии эта проблема была поставлена в изданном в 2015 г. коллективном труде «Налогообложение и религия в католической Европе: идеи, языки и практики (XIV–XIX вв.)»[590]. Как показали в своих исследованиях участники проекта, одной из важнейших проблем, встававших при выработке налоговой политики и налоговых реформ, была необходимость сочетать фискальные потребности государства с жившей в сознании самих правителей и их подданных идеей справедливости.

По справедливому утверждению автора одной из статей Кристины Лебо, реформатору необходимо не только сделать выбор в пользу того или иного решения, но и оправдать его, так как успешное введение нового налога предполагает согласие подданных платить. И Лебо поставила вопрос о том, проявлялись ли на этих уровнях — выбора, оправдания и согласия — какие-либо конфессиональные особенности. Изучая налоговую политику монархии Габсбургов и полемику вокруг нее, исследовательница обнаружила целый ряд примеров обращения к каноническому наследию католической Церкви как в теории, так и на практике, причем история этого обращения прошла ряд этапов[591]. В XVII в. идея общего блага в традиционной, схоластической трактовке широко использовалась для оправдания чрезвычайных налогов, взимаемых на войны с турками, с Людовиком XIV и на подавление восстаний в Венгрии. В дискуссиях о принципах налогообложения, развернувшихся на рубеже XVII–XVIII вв. (речь шла о том, чему следует отдать предпочтение: подушной подати, акцизам или налогу на имущество), существующая налоговая система критиковалась как несправедливая, выгодная исключительно земельной аристократии и постоянно звучала тема «справедливого налога». Австрийские камера-листы этого времени стремились привнести в налогообложение идею справедливости, помогающую обеспечить согласие подданных платить налоги. Впоследствии, в начале XVIII в. в официальном дискурсе, отраженном в текстах публикуемых фискальных эдиктов, эта идея отошла на второй план. Министры XVIII в. рассуждали главным образом в категориях доходов, эффективности налогообложения и преданности правящему дому. О справедливости (о том, что справедливо брать с богатых больше налогов, чем с бедных) продолжали рассуждать авторы трактатов, у которых экономический дискурс опирался на христианскую традицию. Однако вскоре исчезнувшее, было, понятие справедливости вернулось в тексты эдиктов, где образ императора — справедливого судьи — служил мирному, не угрожавшему сотрясением социальной структуры реформированию системы налогообложения. По словам Лебо, в австрийских фискальных эдиктах идея справедливости появилась раньше, чем в аналогичных французских документах.

Сама идея, что справедливо взимать налоги в соответствии с возможностями, т. е. с богатством каждого, содержалась уже в «Шести книгах о государстве» Жана Бодена[592]. Во французских налоговых эдиктах она появляется с введением двадцатины в середине XVIII в. В майском эдикте 1749 г. говорилось: «Мы предпочли этот налог всем иным способам, коими мы могли бы воспользоваться, рассудив, что он является самым справедливым и самым равным, ибо распространяется на всех и каждого из наших подданных пропорционально их имуществу и возможностям»[593]. Понятие справедливости связывалось, таким образом, с равенством в распределении налогового бремени среди подданных короля. То, что на практике введение двадцатины не привело к равенству в налогообложении, — другой вопрос. Но важно, что такая задача была поставлена. А во второй половине XVIII в. проблема налогового равенства неизменно вставала в ходе попыток реформировать фискальную систему.

Необходимость финансовых и налоговых реформ диктовалась постоянной нехваткой средств и огромным дефицитом, образовавшимся за годы Семилетней войны. Подсчеты глав финансового ведомства, как правило, свидетельствовали об огромных размерах дефицита и государственного долга (см. таблицу).

Государственные доходы и расходы во Франции во второй половине XVIII в. (в млн. ливров)

1 Mémoire présenté au Roi, vers la fin de l’année 1770, par M. l’abbé Terray // Collection de comptes-rendus, pièces authentiques, états et tableaux, concernant les finances de France depuis 1758 jusqu’en 1787 / par Mathon de la Cour. 2nd éd. A Lausanne, 1788.Р 57.

2 Etat des revenus et des dépenses de l’Etat, pour l’année 1775 // Ibid.P 140, 163.

3 Compte rendu par M. Necker, pour l’année 1781 // Ibid.P 180.

4 Ibid.P 183.

За годы царствования Людовика XVI на посту главы финансового ведомства сменились одиннадцать человек. В этой статье, помимо ее главного героя, для выявления особенностей его деятельности сравнительным путем речь пойдет также о двух его предшественниках, отличившихся на реформаторском поприще. Мы посмотрим, кто из них какие именно преобразования проводил и как их аргументировал, и попытаемся выявить конфессиональную составляющую в дискурсе и в практике управления.

Последним генеральным контролером финансов Людовика XV, сохранявшим свой пост в самом начале правления его внука был аббат Жозеф-Мари Терре (1715–1778). Он происходил из семьи с крестьянскими корнями, постепенно и неуклонно поднимавшейся со ступеньки на ступеньку социальной лестницы и, наконец, аноблированной в начале XVIII в.[594]

Аббат Терре возглавил генеральный контроль финансов в декабре 1769 г., когда королевские финансы еще не оправились от последствий Семилетней войны. Поначалу принимаемые им меры — займы, экономия, временный мораторий на уплату государственных долгов (воспринятый многими современниками как завуалированное банкротство) — представляли собой попытки любыми способами залатать дыры в бюджете. Терре стал первым из генеральных контролеров, кто прибег к займам у иностранных банкиров. Затем он пошел дальше и предпринял реформы, нацеленные не только на извлечение дополнительных доходов, но и на модернизацию финансовой системы: упразднил ряд должностей финансовых интендантов, создал должности хранителей ипотек, конвертировал тонтины в пожизненные ренты, ввел налог на прибыль генеральных откупщиков и сделал двадцатину постоянным налогом. Он собирался заменить королевскую барщину денежным налогом (что впоследствии сделал Тюрго), но не осуществил этого проекта. В его экономической политике преобладал протекционизм в сочетании с отдельными либеральными мерами. В условиях неурожая он запретил экспорт зерна, сохранив внутри страны свободу торговли зерном и регулирование торговли хлебом; завершил ликвидацию Индской компании; открывал сельскохозяйственные школы; организовывал общественные работы с благотворительными целями. В целом, он смог улучшить состояние государственной казны и сократить дефицит. Однако в глазах современников Терре остался одним из самых ненавистных министров, главным образом, из-за того что его деятельность совпала по