«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

слухи о том, что когда-то существовали старинные танцы – «гросфатер» – немецкое слово, которое у нас произносили по незнанию немецкого языка – «гроссватер» и лансье. Немецкое Gross-vater – означает, как известно, дедушка, а «гроссватер» никак нельзя перевести на русский язык, пустое слово, сорняк, но эти филологические тонкости нам были в те времена не известны. В памяти сохранился только один случай не то какого-то танца, не то бальной игры, когда нам говорили, что мы выполняли тот танец, который назвали нам «гроссфатер»: взявшись за руки и образовав длинную верёвочку, мы ходили по коридору и комнатам, то свиваясь в кольца, то разрываясь. Это очень напоминало весеннюю игру в деревне на лугу с пением песни «Заплетися плетень». Было ли это что-то похожее на «гроссфатер» или нет – так и осталось для нас тайной.

Историю танцев в наших деревенских условиях мы можем вести только со времён нашего старшего поколения, причём естественно в соответствии со сменой поколений можно отметить, пожалуй, только два периода, характерных для состояния танцев: до 1900 г. и после этого года до 1910 года. Наша юность совпала с началом XX столетия, и мы уже были в области танцев наследниками старшего поколения. От этого поколения мы получили несложный круг танцев, как: кадриль, полька, вальс и уже как вершина искусства – полька-мазурка.

Кадриль – это был тот танец, без которого вечер не мог быть признанным вечером и без овладения которым ни один наш деревенский юноша не мог быть признанным кавалером. Это было своего рода логической дефиницией – condition sine qua non[158], и в него именно и вложены были весь пыл и страсть нашей молодёжи. Уже при выполнении первой фигуры кадриля, как только гармонист заиграет «По улице мостовой», в комнате, где осуществлялся этот танец, начиналось такое движение, что пол сотрясался от могучих притопываний кавалеров. Получалось то, что Гораций Флакк выразил в словах: «Nune pede libero pulsanda tellus» – только не земля, а пол нёс полную нагрузку pede libero. Стёкла в окнах жалобно дрожали, мебель сотрясалась, температура в комнате поднималась до удушья, музыкант едва успевал смахивать пот с лица, танцоры тяжело дышали, все в поту, раскрасневшиеся, и всё-таки когда казалось, что ещё мало движения, стука и шума, истошный голос кричал: «больше жизни», и всё превращалось в вихрь, казалось, что всеми овладевало безумие, «вальпургиева ночь». Зато когда эта вакханалия заканчивалась, всё это месиво человеческих тел рассыпалось и все расходились по углам или на воздух, обмахиваясь платками, как веером. Созданы были различные вариации кадрили: перекрёстная с чередованием двух составов танцоров в том случае, когда комната не позволяла всех включить в один поток: с закрытыми глазами, как при игре в «змурки»; женская, когда приглашение на танец передавалось «дамам» – своеобразный приём для проверки женских сердечных тайн – их симпатий или антипатий. Новым явлением, причём претенциозным, а по существу курьёзным было стремление с нашего поколения, по крайней мере отдельных его представителей, ввести дирижирование во время кадрили на французском языке. При этом не обошлось опять-таки без появления на сцене богоборческой и кощунственной философии Ивана Карамазова, выразившейся в данном случае в том, что для дирижирования применялись отдельные слова, кстати или не кстати, из молитвы на греческом языке «Basilen uranie paraelite» («Царю небесный»). Было это выходкой чисто хулиганской.

«Полька» и «вальс» выполнялись в виде интермедии, а полька-мазурка была уже высшей точкой полицейского искусства, и только «избранные» достигали этой вершины танца. Зато выполнялась она с особенным блеском: кавалерам недоставало только польских костюмов и усов. Главным в этом танце было па с припрыгиванием и ударом нога об ногу.

Весь круг танцев в течение вечера, таким образом, складывался так: основа – главное действие – кадриль 4–5 раз в течение вечера, а между кадрилью – польки, вальсы, польки-мазурки. Это было, так сказать, классической программой танцев, унаследованной нашим поколением от старших братьев. Но жизнь шла вперёд, а вместе с ней появлялись у нас и новые танцы. Первыми проводниками новых танцев были екатеринбургские епархиалки – Бирюковы Соня и Женя. В качестве первых новинок они привезли в Течу два танца – «Русско-славянский» и «Польку-бабочку». Что было при этом: наши танцоры раскололись на две партии – консерваторов и либералов. Консерваторы не хотели ничего признавать кроме привычных танцев, но либералы сначала робко, а потом смелее стали «вползать» в новинку. В тяжёлом положении оказался наш гармонист Митя Кокшаров, в задачу которого входило подбирать подходящую музыку, но, наконец, и он при помощи тех же «новаторов» танцев подобрал музыкальное сопровождение. Как ни странно, но больше всех новыми танцами заинтересовалась мамаша этих епархиалок – Поликсения Петровна, в это время уже старушка. Как только выдавалась свободная минута перерыва в танцах, она просила своих дочерей продемонстрировать новые танцы и явно любовалась доченьками, а, может быть, даже и гордилась: вот, дескать, смотрите, какие у меня хорошие дочери.

Пермские семинаристы пошли ещё дальше в освоении новых танцев. Начали с того, что учились друг у друга в большую перемену вечерних занятий, а потом – пригласили учителя танцев. В номенклатуре бальных танцев на семинарских вечерах появились новые названия: па-д`эспань, па-де-катр и т. д. И вот с этими новинками они заявились в Течу. Это была уже революция в танцах и прямой вызов консерваторам. Последние, прежде всего, обрушились на новую терминологию, появившуюся с дирижированием на французском языке, и на новые названия танцев и переделали их на привычный им язык: так, французское a drua – переименовано было «по дрова», а па-д`эспань в «поди да встань». Нет, деревня в своей массе не готова была ещё воспринять культуру города, и все новые танцы были восприняты её аборигенами не как рядовые танцы, а как только показательные, «на любителя». В деревенской гуще были ещё и такие, например, барышни, которые не освоили ещё и таких массовых танцев, как вальс. Был, например, такой случай, когда один из семинаристов на вечере в Бродокалмаке пригласил одну из местных барышень на вальс, учтиво обратясь к ней со словами: «разрешите ангажировать Вас на тур вальса», – то получил классический ответ: «я не умию и при том потию». От этих слов: «не умию и при том потию», конечно, далеко до таких танцев, как па-д`эспань или па-де-карт.

Как на печальное явление в области наших деревенских танцев нужно указать на то, что забыт был «русский». Он сохранился как некий рудиментарный отросток. Зато если попадался человек, танцующий «русского», то его упрашивали, как какую-либо знаменитость – редкий экземпляр танцора,