Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

заучивание всяких дрянных, лживых цитат. Хочешь чему-нибудь научиться, пожалуйста, к твоим услугам сотни специалистов, учёных, профессоров и просто интересных личностей, согнанных сюда со всех концов света. Подробностей тюремного дела никто из них до конца не раскроет, дорога туда заказана, но у каждого за душой огромный путь, позволяющий тебе утолить жажду познания жизни. Каждый из них – непрочитанная книга приключений, тугой клубок тяжёлой судьбы. Дотронься до него, он и покатится…

В Карабасе работа только в подсобном хозяйстве. Кого-то водят в подвалы на переборку запасов картофеля и лука. Нашу бригаду поставили на сборку деревянных домиков из трёх или четырёх комплектов модулей, пришедших аж из самой Финляндии. Так неожиданно нашлась и для нас работа в подсобном хозяйстве. Некоторые члены нашей бригады открылись с новой стороны: прежде тихий, как предрассветный ветерок, худолицый, чугунно-чёрный хохол Иванюк оказался мастером-строителем! Мастером, в истинном смысле этого слова, на все руки! Пришедшие в отдельных ящиках деревянные конструкции он собирал на глазок, интуитивно, безо всяких чертежей. Соберёт, разберёт, совместит пазы и сложит, выровнив намётанным глазом доски. И нам работы хватает, только успевай поворачиваться! Все соскучились по настоящему делу. Есть и ещё одно немаловажное обстоятельство – нам увеличили хлебную пайку. Меня поставили крыть крышу, подавать снизу черепицу. Положишь пять-шесть штук на согнутые запястья и взмываешь вверх по наклонной доске. Останавливаться нельзя, сзади на тебя уже напирают… Наверху другие наколачивают черепицу на деревянную обрешётку. Когда дома будут готовы, их заберут у приусадебного хозяйства, жить в них будут офицеры – наша охрана. Из четырёх комплектов мы смогли собрать только два дома. Работавшая до нас на сборке домов бригада не стала утруждать себя рытьём мёрзлой, твёрдой, как кремень, казахстанской земли, предшественники жгли, не жалея, деревянные модули и затем копали оттаявший грунт. Иванюк, настоящий трудяга, искренне переживал, а остальные тихонько посмеивались. Два дома из четырёх комплектов? Каждый, кто знаком с социалистическими порядками, скажет: это ещё нормально! Поэтому и сменили ту бригаду, отправив по этапу куда-то к чёрту на кулички. То ли это была подброшенная чекистами «параша», чтобы мы ударно трудились? Не знаю.

Нас тоже продержали недолго. Бригадники в делах, связанных с продуктами, пускаются во все тяжкие. То и дело тайком устраивают набеги на залежи картофеля и лука. Иштвана Полачека, обжору-боксёра с тяжёлой поступью, поймали, когда он воровал картошку, на три дня закрыли в карцер, а нас оставили без ужина.

Февраль подходит к концу. По утрам уже заметно светлее. Днём покидаем неприглядные бараки и разбредаемся кто куда. Греемся в затрапезных, худых одеждах, сгрудившись на солнечных местах, словно облезлая во время линьки скотина, впервые выпущенная из зимника, пытаемся «урвать» как можно больше солнечной благодати. Год не видел солнца! Сначала в тюрьме, потом на зоне… А солнце не спешит порадовать, словно не желает дарить свои скудные пока ещё лучи таким ненормальным, как я. Солнце оно такое, всё понимает!

Я, любящая солнце душа, с нетерпением жду, когда откроют двери барака. Поскорее хочется убежать на свежий воздух, подальше от ядовитой вони, наполняющей барак: запахи пота, старой прелой одежды, полусгнивших портянок и носков. На солнце высоченные заборы, обнимающие зону, сети из колючей проволоки, именуемые сталинской паутиной, не кажутся столь безобразными, мир словно становится шире.

И в тот день всё было точно так же. Замок едва загрохотал, а я уже стоял возле двери. Дверь нехотя открылась, и ворвавшийся поток света ослепил меня. Пока надзиратель, поигрывая замком, проходил внутрь, я, прошмыгнув у него под рукой, вырвался наружу. Не успели мои глаза привыкнуть к свету, как за спиной раздалось сердитое: «А ну-ка назад!» Я вздрогнул и оглянулся по сторонам. «Кому так грозно кричит этот заика?» Оказывается, этот свеклолицый русский в белом тулупе на меня кричит! Ничего не понимая, следом за заикой возвращаюсь в секцию. «Где бригадир?» – спрашивает разозлённый охранник. Предчувствуя недоброе, из угла неохотно поднимается Хохун. «Вот он! – Надзиратель тычет в мою сторону. – Нарушил порядок! Я его забираю в карцер!» Руки-клещи уже вцепились в меня. Сокамерники, прекрасно видя, что я ничего не нарушал, просто поторопился выскочить на улицу, промолчали. От неожиданности я и сам онемел. В эту минуту, кромсая предательскую тишину, раздаётся болезненный хрип Хуродзе: «Как нарушил? Это же самый дисциплинированный парень. Отпустите его, гражданин сержант!» Старый грузин, частенько коверкающий и более простые русские слова, в этот раз сильно помучился со словом «дисциплинированный».

Заика, стиснув мой локоть, повёл в неизведанный прежде тёмный угол, в карцер. Дверь открылась и закрылась, загрохотали запираемые засовы. Оглядевшись, я понял, что оказался в цементном бункере, на дверях которого не было даже волчка. Над дверью, аккурат на стыке с потолком, робко пыталась светить из-под толстого слоя пыли болезненно-тусклая лампа. Я шаркнул ногой по полу. Он оказался холодным, бездушным и шершавым.

Клянусь, на какое-то время я обрадовался своему уединению. Год миновал, а сколько минут я провёл за этот срок в одиночестве? Надеялся, может, что немного посижу тут один, а потом кто-нибудь да заберёт меня отсюда? Пока ещё не замечаю ни изморози на стенах, ни отсутствия парашы в углу и кормушки в железной двери. Наоборот, чувствую прилив тепла и энергии, меряю камеру крупными шагами, типа, не сдаюсь! В голову полезли какие-то творческие задумки, захотелось сесть и что-нибудь написать, удивить людей и убедиться самому в неповторимости и величии замыслов, а также личности, их придумавшей и претворившей. Расстегнув бушлат и потянув за полы, завязываю их потуже узлом на поясе и хожу, хожу, дыхание выровнялось и успокоилось, взгляд уплотнился и сфокусировался, пробив бетонные стены и железные двери, он устремился далеко-далеко. Верите-нет, безграничную радость одиночества я впервые почувствовал именно здесь… Удивительный факт, в пятьдесят четвёртом году, когда, «соскучившись» по Чёрному озеру, я снова оказался в этой тюрьме, два месяца пребывания в одиночной камере были для меня счастливейшим временем! В голове совершенно неожиданно созрел замысел повести «Росинка». Начало и конец повести, примерная канва событий, несколько живых образов. Если бы мне тогда дали бумагу и ручку, я написал бы это произведение. Но ещё удивительнее: освободившись, я ни разу не вспомнил об этой задумке, а через некоторое время лишь усмехнулся тому, что в памяти не осталось ни строчки…

Холод и здесь показывает свою власть! Присев на корточки, прислоняюсь спиной к стене – леденит! На ботинки на тонкой подошве боюсь глядеть. Те галоши, в которых меня арестовали, я оставил в свердловской тюрьме, чтобы не таскать лишнюю тяжесть. Сейчас бы ох