Моя жизнь — опера - Борис Александрович Покровский

смерть Андрея Болконского, осененная нежной любовью, а стремительный бег в мир азарта Алексея, больного болезнью Игрока — неведомой для меня, отвергаемой мною страсти. Но я должен был быть ими хоть на мгновение, но я был носителем их чувств, носителем их жизненных масок. Я должен был пережить их страсти, быть ими, действовать за них, то есть жить или проживать по кусочкам их жизненные пути.

В детстве я любил наблюдать на железнодорожных станциях Брянской железной дороги, как маленький паровозик сновал по многим рельсам, собирая из разрозненных вагонов единый длинный-длинный состав, поезд с определенным направлением, ответственно отправлявшийся в одно место, один город, хотя вагоны и по своему характеру, и по своему виду (товарные, пассажирские, платформы, цистерны) были непохожи друг на друга. Маневрируя по коротким путям с разными вагонами, паровозик составлял то, что называлось в то время «сборный состав», а затем отправлялся в депо «отдыхать». А вагоны разного класса (одни с людьми, другие со скотом, бревнами или нефтью) отправлялись вместе в разные страны и города. А паровозик был готов вновь маневрировать, то есть прохаживаться по отрезкам путей с разными вагонами. Поезда, составленные мною, ушли, и вагоны их едва вспоминаются… А когда-то к ним надо было подъехать и отвезти на другие рельсы, прицепить, проверить, оснастить. Так разъехались мои спектакли — поезда, составленные из разных человеческих характеров — по миру, по планете. Существуют ли они еще или умерли, забыты? Возможно ли соединить вагоны из Вены, Москвы, Нижнего Новгорода, Вероны, Берлина, Твери и Генуи, Тбилиси и Таллина в единый состав?

Поезд ушел. Грустно смотреть ему вслед. И хочется догнать. Еще немножечко пожить, еще порепетировать. А вокруг столько тех, кто готов подсадить меня на подножку. Они еще хотят видеть меня в движении, в поезде. Они помогают мне, протягивают руки…

Вновь надежды, контракты, концерты, и кажется, что вновь зацепился за подножку, кажется, вновь еду, живу… Ох, как я люблю оперу! И она, видимо, ко мне благосклонна, она продлевает мне жизнь. И завтра — снова репетиция. Только не подвели бы меня мои силы — воображение, память, воля! Дайте мне пожить!.. И опять приглашения, контракты, планы! Уцепившись за подножку, я все еще еду, живу. Ну, еще немножко, еще чуть-чуть! И судьба ко мне милостива, и я верно служу ее предназначениям.

Что значит «цепляться за жизнь?» Чувствую, что болит плечо и еще схватило поясницу. Злюсь на то, что плохо вижу, да и слышу неважно. Но вот звонит телефон. Театр, освященный великими именами Станиславского и Немировича-Данченко, хочет иметь в моей постановке оперу Массне «Таис». Помнит меня и Большой театр, просит поставить «Франческу» С. В. Рахманинова. Подряд два больших оперных спектакля за сезон. Это тяжело и для молодого человека, но это такая нагрузка, при которой некогда вспомнить, что у тебя болит, а слепнущие глаза должны все видеть, ослабевшие уши обязаны все слышать! А тут еще звонят из Твери: там хотят, чтобы я к пушкинским дням поставил в Концертном зале «Евгения Онегина». Пушкин — Тверь — Чайковский! Разве могу я отказать?

Когда-то я поставил «Дон Жуана» в подвальном помещении поселка «Сокол». Поставил для интеллигенции, живущей в том окраинном районе Москвы. Им спектакль приглянулся, хотя снобы от музыковедения и высоко поднявшие кверху носы на него и внимания не обратили. Узнали о спектакле иностранные импресарио, захотели повезти его на гастроли. Сыграли спектакль в Японии, а потом уже нельзя было отказаться от предложения играть спектакль в Италии, Германии, Франции, Голландии, Швейцарии, Бельгии… Играя спектакль в Милане, во дворце Сфорца, под открытым небом, забыли мои актеры скромный подвал на Соколе. Не беда, что вдруг хлынувший дождь разогнал публику. Главное, импресарио из Израиля сразу пригласил нашего «подвального» Дон Жуана к себе в Тель-Авив. Вот так поступала со мною моя Судьба на «склоне дней моих».

«Иди репетировать в своем новом здании на Никольской улице „Коронацию Поппеи“, и перестанет болеть поясница», — говорила мне судьба устами моей жены. Выпустить новый и столь сложный спектакль в своем театре, со своим коллективом, своими актерами — новый приказ Судьбы. Снова он вылечит меня от старческой хворобы? Впрочем, показывая решительный жест исполнительнице роли Фортуны, я заметил, что поясница не так уж и болит. Ох, как хочется доехать до следующей станции моего предназначенного Судьбой пути!

Иллюстрации 

Такой была моя мама, пока я еще не отягощал ее жизнь

А таким был тогда мой папа

А таким был я, когда наконец родился в 1912 году. Надеюсь, что именно такого ждала опера

Вечер в 1928 году. Наша семья празднует пятидесятилетие брака моего дедушки Александра Васильевича с моей бабушкой Марией Александровной

26-я школа, Дорогомилово, 4 класс. В первом ряду второй справа — я, а пятый — мой отец, он же учитель русского языка. Давно ушедшие, но с радостью и благодарностью вспоминаемые года!

Сладкие студенческие деньки! Во дворе ГИТИСа с друзьями. Справа от меня — Г. Товстоногов, слева — В. Тредякова, Б. Наренбург, А. Бакалейников… Увы, все давно умерли…

Так начиналась моя педагогическая деятельность. С Л. Баратовым во время экзаменационного просмотра на режиссерском факультете ГИТИСа. 1960 год. А слушать Леонида Васильевича было всегда интересно

Видимо, чтобы убедительней беседовать со знаменитым украинским художником Петрицким, мне пришлось надеть орденские знаки. Случай был исключительный!

Хотите верьте, хотите нет, но так мне приходилось обучать коммунистов эстетике и вопросам искусства. Ведь сам я был беспартийный!

Уже в шестидесятые годы я пытался писать книгу об оперном искусстве

Так начинался мой юбилейный марафон. Поздравить меня приехала министр культуры Е. А. Фурцева. 30 января 1972 года

А это другой юбилей. Меня славят тенора… И. Куловский и З. Соткилава поздравляют с 80-летием. 1992 год. Дом актера

Я и моя жена Ирина Масленникова в гостях у японцев

Это — Степан. Очень нужный для душевного равновесия член семьи. Жаль, что живут коты