Царь Иоанн IV Грозный - Александр Николаевич Боханов

1784–1819): «Стали смотреть в нем более на внешность, нежели на дух, выражаемый внешностью; и видеть более унижение Царя пред иерархом, нежели разительное напоминание о благодатном Христовом Царствии и иудейской превратности»[397].

Иоанн Грозный «унижения» ни для себя, ни для власти в этом великом символическом акте не усматривал. Петр же Первый усмотрел, потому что являлся уже носителем внецерковной формы национально-государственного мировоззрения.

Глава 7. Русь и Запад: отторжение и притяжение

Государственной опорой, органической, центростремительной силой Московского Царства являлось, по словам историка монархии Л.А. Тихомирова (1852–1923), единство «идеалов Царя и народа»[398]. То была православная монолитность – от «первого» до «последнего» – в Боге Едином. Хранительницей же и защитницей Веры Православной всегда выступала Церковь. Поэтому все попытки расшатать устои Руси, ослабить ее неизбежно были сопряжены с покушением на духовные ценности страны и народа, на Православие.

Запечатленные в народном сознании сказания, поговорки, присказки, пословицы, как и все прочие «речения» до частушек включительно, это наглядно подтверждают. Однако если они и помогают понять «как было», то не могут прояснить то, «когда стало». Не существовало никакой фиксации того, что получило позже социологическое определение «народного мнения». Подобного «учета» в тот период не существовало нигде в мире. Поэтому если взгляды христианских пастырей и государственных мужей до потомков донесены, то голоса самих подопечных, мнения «пасомых», история не запечатлела. Речь идет конечно же не об отдельных случаях; такие исторические отпечатки можно встретить в переписке, в летописях, челобитных, материалах судов. Интегральных же свидетельств не существует.

Применительно к XVI веку некоторые общие сведения можно извлечь из документального комплекса, определяемого как «записки иностранцев о России». Большинство подобного рода свидетельств – беглые путевые заметки, своего рода «туристические зарисовки», о чем уже ранее говорилось. Они интересны в первую очередь тем, как иноплеменное сознание воспринимало Русь.

В угоду вполне определенным политико-идеологическим надобностям, отдельные подобные творения десятилетиями часто выставляются в качестве «бесспорного доказательства». В литературе существует вполне обоснованное мнение, что «трудно найти более тенденциозный источник, чем «История» Курбского»[399]. Князь-предатель был «своим», имел личные обиды и претензии к власти, а потому и инсинуировал без зазрения совести. У иностранцев часто не существовало личного мотива; их «записки» были продуктом вполне определенного мировоззрения, которое иначе как русофобским и назвать нельзя.

Самый вопиющий пример – сочинение маркиза де Кюстина (1790–1857) «Россия в 1839 году». Примечательно, что книга-пасквиль издавалась в нашей стране множество раз, а ссылки на нее в светской, антиправославной историографии стали почти ритуальными. В то же время, скажем, обстоятельный трактат архидиакона Павла Алеппского, посетившего Русь во время царствования Алексея Михайловича и запечатлевшего благожелательное отношение к Руси, впервые увидели свет на русском языке лишь на пороге XX века. Полностью же они были изданы только в начале XXI века[400], т. е. по прошествии 350 лет!

В отличие от большинства заезжих «туристов» и «гастролеров», Павел Алеппский знал русский язык, был православным и имел возможность постигать духовный, внутренний мир Государства-Церкви, каковой Русь-Россия являлась вплоть до утверждения у власти Царя-Императора Петра I. Такие же авторы, как де Кюстин, Русского мира не знали и его не понимали. Маркиз еще не покидал парижских салонов, но уже был уверен, что отправляется в страну «варваров», которой правили «тираны» и «деспоты». Потом Кюстин эти «убеждения» на страницах своего труда и запечатлел, хотя видел очень мало, а узнал еще меньше. Подобное незнание не было следствием того, что ему «не давали», «не позволяли» узнать; визитер и не хотел ничего постигать, так как все ему было «известно» наперед. По подобной же «методологии» создавались и ранее многие «записки иностранцев». Западное сознание не понимало, не хотело знать истинного, духовного содержания Руси-России. Исключения в этой области единичны…

В подобных критических сочинениях имеется один аспект, который в данном случае представляет особую значимость. Имеется в виду восприятие иностранцами «русской веры», или Православия. Подавляющая часть подобных мемуаристов-визитеров это – католики, протестанты или вообще безбожники. Они приезжали в страну, много лет осененную именем Христа, но не могли ничего уразуметь. Большинство знаков, символов, таинств похожи, а – «вера другая».

Конечно, у русских не вера была «другая», а иная способность чувствовать Дары Святого Духа, ниспосланного людям. Как писал знаток русской церковной традиции, «Православие – это определенный образ жизни во Христе, ярче всего выражающейся в идеалах Святой Руси, как она исторически сложилась. Такими идеалами для всего русского общества в целом еще в середине XVII века являются: 1) стремление к сближению с Богом и пребыванию в единении с Ним из чистой любви ко Христу на «узком пути» (Мф. 7. 13–14) подвига по правилам православной аскезы с тем, чтобы 2) находить в этом единении подлинное благо уже здесь, на земле, и в полной мере – в «Иерусалиме Новом» в неизреченной радости вечного общения с Богом, Пресвятой Богородицей, ангелами, всеми святыми и друг с другом»[401]. Подобное максималистское христианское представление в полной мере характеризовало и мировосприятие Царя Иоанна Васильевича.

На Руси издавна жили не просто «под сенью Креста». Здесь никогда не стремились «объяснить Бога», не сочиняли рационалистических формул Промысла, не пытались «осовременить» Священное Писание. На Руси жили во Христе, растворялись в вере в Него, а примеры подобного духовного кеносиса можно приводить до бесконечности применительно ко всем историческим эпохам. Поэтому русское сознание, русское самопожертвование, русский подвиг, смысловое восприятие русскими жизни и смерти, иными словами – русский духовно-культурный мир, были так непонятны иностранцам, пытавшимся прагматически и рационалистически объяснить то, что онтологически подобному анализу не подвластно.

Все иностранцы уделяли пристальное внимание религиозности русских, давая им почти всегда резко негативную оценку. Обосновывая же ее, они приводили наблюдения и суждения, которые, невзирая на негативный характер, раскрывают черты понимания русскими благочестия. Свидетельства иностранцев о России относятся практически ко всем историческим эпохам. Покинув Русь, некоторые потом, «для прокорма» или «для имени», описали свои «приключения» в этой загадочной Московии, о которой тогда в Западной Европе знали не больше, чем о Китае.

При Иоанне Грозном на Руси подвизалось немало иностранцев, некоторые из них входили в ближайшее царское окружение. Известнейший случай – уроженец Вестфалии Елисей Бомелий (Бомелиус Елезиус), обучавшийся медицине в Кембридже. Он заимел репутацию «предсказателя» и «врачевателя» и был осужден в Англии за «колдовство». В 1570 году русский посол А.Г. Совин вызволил («выкупил») его из тюрьмы, взяв затем вестфальца-англичанина в Россию. Иоанн Грозный, испытывавший большой интерес ко всему необычному, скоро приблизил Бомелия к себе, сделав того личным врачом.

Ходили слухи, что Бомелий не только врачевал недуги Царя, но и предсказывал ему опасности и называл имена врагов. Так оно было на самом деле или нет, установить