Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

Я получил ее – после всех моих бед и мытарств – как некую награду, как утешение… А что в конечном счете может быть выше такой награды?

Часть третья

Королева Марго и другие

Глава 1

Новая полоса

В моей жизни неожиданно началась новая полоса: мне вдруг стало везти на женщин.

Раньше я как-то не общался с ними, не сталкивался вплотную, да и не особенно стремился к этому. Женщины казались мне (вероятно, по аналогии с матерью) существами странными, лукавыми, абсолютно чуждыми мне во всем. Теперь же все изменилось. Я словно бы открыл для себя новый мир! И мир этот оказался вовсе не плох…

Может быть, в этом сказалась особая благосклонность судьбы? А может, я стал по-настоящему взрослым, стал мужчиной?

Расставшись с Клавой, я некоторое время еще скитался в окрестных песках – вблизи железной дороги. Затем как-то ночью на полустанке подкараулил экспресс, идущий на север. Вскочил на подножку, повис, уцепившись за поручни. Дождался, покуда в окнах поезда погаснут огни, и осторожно, с помощью отмычки, проник в спящий вагон.

Я ехал без хлопот, даже с удобствами! Меня сразу же приютила, приветила проводница вагона – разбитная рыжая бабенка, уже немолодая, но вполне еще свежая. В ее каморке (в служебном отделении) я и отлеживался всю дорогу, вплоть до самого Баку.

В Баку я встретил многих старых своих приятелей. Оказался среди них и Кинто (тот паренек в клетчатой кепочке, с которым я познакомился, впервые приехав в Ростов).

Он был здесь один. Старого его партнера, Хуторянина, арестовали еще летом, во время облавы. Попал в облаву и Кинто, но сумел как-то выпутаться, бежал, перебрался в Закавказье и теперь промышлял на бакинском Зеленом базаре.

Все это он рассказал мне, сидя в базарной закусочной – в шумном подвале и уныло потягивая кислое местное молодое вино.

– Да-а-а, – вздохнул он затем. – Как-то все тухло, браток. И корешей надежных не осталось. И вообще… Жаль мне Ростов – веселый город! А здесь маета. Не люблю Баку. Не лежит душа. Давно бы уехал, если б не родня.

– Где ж твоя родня живет? – поинтересовался я.

– Да тут, за городом, – сказал он, – в Баладжарах. На электричке – двадцать минут.

– Счастливый человек, – пробормотал я с завистью. – Родня! Это, брат, много значит. В любой момент забредешь, отведешь душу…

Он допил вино, утер губы ладонью. Затем сказал, отставляя стакан:

– Хочешь со мной? Я сегодня как раз собираюсь туда. Должен был еще неделю назад заглянуть, но не смог, забыл, завертелся. А родители у меня обидчивые, строгие. Особенно пахан. О-о-о, это старик с характером!

– Он вообще-то кто? – спросил я. – Где работает?

– Вот приедем – увидишь, – уклончиво ответил Кинто.

В Баладжары мы прибыли вечером, в сумерках.

Я сразу же, с ходу, завернул в станционный гастроном, купил там бутылку доброго вина, пачку печенья и большую глянцевую коробку шоколадных конфет. «Как-никак, мы ведь в дом идем, – рассудил я, – в семью. Да к тому же еще – на ночь глядя… Надо явиться красиво!»

Кинто отнесся к этой затее несколько скептически. Покосился на сверток в моих руках, усмехнулся, хотел, видимо, что-то сказать, но промолчал.

Потом мы долго шли с ним по извилистым, залитым синью сонным улицам городка.

– Где ж твой дом? – забеспокоился я.

– Сейчас, сейчас, – отозвался Кинто, – теперь уже недолго осталось! Вот за тем поворотом…

За поворотом постройки кончились. Дальше простирался пустырь; над ним струилась и реяла тьма, разгуливал ветер – прохладный, пахнущий полынью и дымом костров.

Зыбкая россыпь огней возникла во тьме пустыря. Заливисто и коротко заржал где-то конь, тонко тенькнула гитара. И сейчас же я понял все – угадал, куда мы идем и какова родня у Кинто!

– Так ты – цыган? – спросил я его удивленно.

– Ага, – сказал он.

– Вот уж никогда бы не подумал…

– А за кого ж ты меня держал? – ухмыльнулся он.

– Ну, за кавказца какого-нибудь, – я пожал плечами, – за грузина… У тебя ведь и кличка, и морда, все совпадает.

– Ага, – кивнул он удовлетворенно, – ага. Вот и ладно.

– Кстати, не только я, все так думают.

– И хорошо. И пусть думают. И ты смотри, дорогой, не болтай! – Кинто поворотился ко мне, сощурился. – Договорились?

– Ладно, – сказал я. – Но почему? В чем дело?

– Да так, вообще. – Он помолчал немного. – Быть цыганом – это ведь небольшая честь. Особенно у блатных, в нашем обществе! На кой мне нужны лишние насмешки?

– Но насколько я знаю, – возразил я недоуменно, – цыгане для нас свои. Их ценят…

– Ценят, может быть, – поднял палец Кинто, – но не уважают. Да и, в общем, правильно. За что их особенно уважать?

– Ну как за что? – замялся я. – Этот ихний бродяжий дух…

– Бродяжий дух у цыган особый. Они ведь живут – и хитрят и воруют – все по своим собственным правилам! Ну а правила эти… – Кинто покривился, длинно цыкнул слюной. – А, да что говорить!

Последние слова он произнес, уже вступая в расположение табора. Обозначился черный косой силуэт шатра, заметались близкие отблески пламени. Рычащим клубком подкатился нам под ноги пес, принюхался к Кинто и затих, ласкаясь.

Откинув тряпку, занавешивающую вход, Кинто заглянул в шатер и сказал:

– Здравствуй, тату!

– Здравствуй, – отозвался низкий сильный голос, – входи!

– Я не один, тату, со мной друг.

– Тем лучше.

Спустя минуту я уже сидел в шатре на мягком ворохе тряпья.

Принесенные мною подарки пошли по рукам; я передал их Кинто, а тот – в свою очередь – старухе в цветастой шали. Старуха развернула пакет, извлекла оттуда бутылку и почтительно вручила ее коренастому морщинистому цыгану с бритым черепом и аккуратно подстриженной бородкой.

– Выпьем, тату, – мигнул Кинто.

– Выпьем, – сказал цыган, – только не это…

Он повернул бутылку, встряхнул ее. Сдвинул брови, разглядывая надпись на этикетке, затем улыбнулся, блеснув стальными зубами:

– Мускат. Это – для женщин! Сладкие помои. Какой в них толк? Нет, мы другое сообразим…

Поворотясь к старухе, он что-то ей сказал по-своему – гортанно и коротко.

Она сейчас же засуетилась. Ринулась в дальний темный угол шатра и появилась оттуда, держа в руках объемистый глиняный кувшин.

Следом за нею выползла из угла еще одна цыганка, чуть помоложе. Она тащила закуску – хлеб, брынзу, овощи.

Все это было мигом разложено на циновке, у наших ног. Отец Кинто взял стакан, плеснул в него из кувшина, затем осторожно водрузил стакан на тыльную сторону ладони и шикарным жестом