Авангард и «Анархия». Четыре мятежных месяца самоуправляемого просвещения - Анна Бражкина

Но рассеивается ужасный призрак смерти, и если еще на горизонте мерещится тень его судорожного лика, то он исчезнет перед восходящей весной социализма.

Уже высоко поднято знамя народное, на котором начерчен силуэт нового дня.

Я увидел, что погасает последнее пламя народного искусства. Необходимо создать условия, которые дали бы возможность развиться угасающему творчеству.

И если исключительные силы пробивались сквозь толщу зловонного старого омута и выносили на поверхность дня живые искры народной души, то оно подбиралось сейчас ‹же› небольшой частью людей и скрывалось в отдаленные салоны.

Таким образом создавались любительские музеи и галереи, скрывавшие от народа гений его искусства.

Собирая искусство, они сразу устанавливали ценность, создавали направление и окружали себя группой художников, попадавших им во вкус.

Зачастую многие из художников уподоблялись ‹поддавались› их аппетитам и уступали с дороги истинной.

Те же из художников, которые стояли твердо на своей дороге, игнорировались ‹музеями и галереями› и исчезали в подвалах или ‹на› холодных чердаках.

Выступал на арену искусства один класс и незаметно управлял-руководил искусством. Искусство имеет одну дорогу, но формы его разные.

А благодаря дилетантскому, любительскому, случайному отношению к собранию искусства оно было представлено односторонне и однообразно. Показывалась одна сторона, одно освещение, все же формы другие не признавались достойными и погребались на чердаках на многие годы. Такое искусство было выше вкуса собирателей.

История нам говорит, что вначале непризнанное искусство признавалось спустя несколько десятков лет, снималось с чердаков и покупалось за большие деньги.

В царствование ложноклассицизма постигла участь барбизонских художников[526] самая ужасная[527]. Милле[528], Курбе[529] и другие были гонимы и не признаваемы. Не будучи поддержаны ни народом, ни господствующим классом, с трудом влачили свое существование.

И лишь только теперь их искусство стоит на высокой ценности.

В настоящее время искусство стоит на той же дороге, все сменилось в жизни, жизнь имеет новых рулевых, бодрых, здоровых, с сильными мускулами – но у руля искусств остаются старые рулевые – угнетатели новых идей в искусстве.

Во главе позорной травли, в прессе ничтожных критиков стоят маститые Александр Бенуа[530] и Дмитрий Мережковский[531].

Вскормленные славой и деньгами, высшим буржуазным классом и прессой.

Но сейчас время изменилось, изменились формы жизни и должно измениться отношение к искусству.

О нем не заботились, и теперь смутное имеет представление о нем и демократический класс. Ввиду разорванности, ввиду далеко отстоя‹щего› пролетариата, не узнает того, что много лет тому назад вышло из недр народа.

Вина в этом падает на условия, которые выпали на долю пролетарских масс, загоняемых с восходом солнца живого, когда поют птицы и раздается душистое дыхание цветов, к смрадным и пыльным станкам, и когда возвращались домой, то уже потухали лучи живого солнца. Наступающая ночь закрывала и двери салонов искусств.

Но теперь мы идем по пути освобождения.

Все народное, и народ делает все для себя.

И уплывший корабль искусства должен повернуть навстречу бегущему народу и раскрыть перед ним свои тайные знаки.

Но это будет тогда, когда народ уберет рулевых, вырвет из частных дилетантских рук собирателей искусства – искусство.

Это будет, когда народ издаст ДЕКРЕТ о том, что ОТНЫНЕ ИСКУССТВО ПРИНАДЛЕЖИТ ЕМУ, ЧТО ТОЛЬКО ОН ИМЕЕТ ПРАВО СОБИРАТЬ ИСКУССТВО В СВОИ НАРОДНЫЕ ХРАНИЛИЩА, ЧТО ВСЕ ВЫСТАВКИ КАРТИН и КНИГИ ПРИНАДЛЕЖАТ ЕМУ.

Тогда прекратится укрывание ценностей искусства в глубокие салоны меценатов, где они выдерживают его многие годы.

И лишь после смерти завещают благосклонно в дар НАРОДУ ЕГО ЖЕ СОБСТВЕННОСТЬ.

Сейчас делят искусство на две части: буржуазное и народное.

Я считаю, что такие искусства являются только домашними, утилитарными, обслуживающими кухню нашей жизни.

В сути искусства есть нечто выше простого, красивого оперения: литературы, морали, удачных анекдотов. Искусство истинное равно одинаково говорит для души, кто бы перед ним ни был.

Искусство не слуга телу и его ‹потребностям›.

ИСКУССТВО ЕСТЬ КОЛЕБАНИЕ ВЕЛИКОЙ ТАЙНЫ БОЖЕСТВЕННОГО ТВОРЯЩЕГО ДУХА, КОТОРЫЙ ЧЕРЕЗ ПОБУЖДЕНИЕ НАШЕЙ ДУШИ ТВОРИТ ЗНАКИ НОВОГО РЕАЛЬНОГО МИРА И НАШЕГО СОЗНАНИЯ.

В мире нашем есть два искусства.

Искусство техники и искусство пластическое. В сути их лежит чрезвычайно великое основание и цели.

В технике есть суть – переселение нашей материальности в иной мир новых веков.

В искусстве пластическом – освобождение духа из материальных оков к новым реальным перевоплощениям.

Вот о каком искусстве я говорю и какое искусство я признаю.

К этим источникам великого божественного живого духа и должна приблизиться душа народная.

Много слышно слов о демократизации искусства, но демократизация современного толка основана на искусстве буржуазном и народном.

Борются два начала – буржуазное и народное.

Здесь идет борьба, кто захватит искусство и кому оно должно служить.

Искусство рассматривается как нечто такое, что возможно заставить делать то или другое, служить тому или другому.

Это возможно сделать с искусством утилитарного домашнего толка, обслуживающего наш домашний очаг, с искусством, которое возникает на основе воспитания известной платформы.

Но я говорю о другом искусстве и другом времени. Я говорю не о теле, а о духе, у которого одна цель – перевоплощение форм мира и человека.

Это искусство не заставишь стать ни на какую-либо платформу, ибо оно животворящее и создающее основы.

Истинный подход к демократизации я вижу только в вышесказанных моих определениях.

Диктовать же законы тому, кто создает наш лик, я считаю нелепым. Руки наши должны лишь создать условия, и только.

Необходимо создать целый ряд народных музеев, идя совершенно новыми путями к их осуществлению.

Необходимо собрать музеи в самых отдаленных центрах республики, не загромождая ими столицы.

Необходимо устраивать народные передвижные выставки по городам. И приобретать искусство для музеев в отдаленных городах.

Таким образом мы достигнем сближения народа с искусством и поселим в его душе новую жизнь.

В этом я вижу первый истинный шаг Демократизации Искусства.

Только таким путем мы сможем спасти дерево Искусства в стране и не дадим завянуть его последним ветвям.

Дом искусств

Казимир Малевич

Цель и задача последнего выразится в том, чтобы охватить собою все большие Искусства, а также возникшие от них художественные прикладные ремесленные искусства.

Дом Искусств должен быть центром Художественного Совета, который и будет ведать по всем вопросам Искусства и будет живым сердцем страны.

Дом Искусств стоит в центре целой сети своих ячеек, разбросанных по отдаленным центрам Штатов Республики, которые в свою очередь распространяют деятельность свою на уезды и села.

Мне кажется, что только тогда возможно будет вызвать весь творческий организм к правильной деятельности путем создания художественных отделов Дома Искусств.

Мы откроем множество дверей, куда без всякого труда будут стекаться живые народные силы.

Главная основа Дома – его свобода, никаких стеснений, вольный свободный Совет (преподавание).

Никаких экзаменов и никаких званий.

Дом Искусств – дом средств, которые представляются в распоряжение учащихся.

Дом Искусств должен предоставить со своей лекторской трибуны: опыт, знание для того, чтобы помочь учащимся выявить свою индивидуальность, помочь выявить ту или иную форму своего дара.

Самая трибуна – вольное свободное место как для товарищей профессоров, так и для учащихся.

Вот мои два проекта, при помощи которых мы сможем открыть истинную дорогу Демократизации Искусства.

Из воспоминаний 1941–1942 гг.[532]

Александр Родченко

Татлин и Моргунов, получившие мандаты от Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов[533], пришли к Гану, чтобы договориться об охране особняков от расхищения и следить за этим. Захватили и меня на совещание. Тут я и познакомился с Алексеем Ганом.

Мне поручили охрану особняка Морозова на Сретенке, где были гравюры и фарфор. Там помещалась группа «анархистов-коммунистов». Я ходил туда каждый день и работал над тем, что все художественно ценное сносил в одну комнату, ключи от которой были у меня. «Анархистов» было несколько человек, среди них несколько женщин…[534]

Что они делали по вечерам – не знаю, так как я уходил часов в пять-шесть домой. Днем они тоже, по-моему, ни черта не делали. Куда-то уходили, приходили и спали. Где они ели, я не знаю.

Ко мне относились немного