Путешествие в пушкинский Петербург - Аркадий Моисеевич Гордин

устроили съезжую, стали приводить первых арестованных. Среди них были Рылеев, офицер Московского полка Щепин-Ростовский, моряк Михаил Кюхельбекер. По своей воле явился Александр Бестужев. В доме австрийского посла был арестован скрывавшийся там «диктатор» Трубецкой…

Так трагически закончился этот самый славный день в истории пушкинского Петербурга, первый день русской свободы.

14 декабря на Сенатской площади противостояли друг другу те же силы, что на протяжении предыдущего десятилетия вели между собою нескончаемый спор – в гостиных и в салонах, в канцелярии петербургского генерал-губернатора и в казармах Семеновского полка, в Большом театре и в Вольном обществе любителей российской словесности.

На стороне сил разума и справедливости выступили несколько десятков молодых офицеров, несколько поэтов, на их стороне была поддержка солдатской массы и огромной части столичного населения. На стороне самодержавия и рабства оказалось большинство гвардейского офицерства, весь генералитет, все высшие сановники столицы и империи. Им помогали солдатская привычка беспрекословно подчиняться команде, извечный страх солдат перед офицерами. И наконец, боязнь дворян-революционеров действовать слишком резко, боязнь выпустить движение из-под контроля…

На этот раз царизм победил, восставших ждала расправа. Пятерых членов тайного общества казнили на кронверке Петропавловской крепости. Другим уготованы были тюремные казематы, сибирская каторга, солдатчина на Кавказе.

Но пророческими оказались слова Рылеева. «Мы начнем, – говорил он Николаю Бестужеву. – Я уверен, что погибнем, но пример останется». Действительно, сразу после поражения декабристов в недрах русского общества зарождается стремление продолжить их борьбу.

…Известно, что на прямой вопрос Николая I, где бы он был, если бы 14 декабря оказался в столице, Пушкин ответил, что был бы там, где все его друзья, – на Сенатской площади, в рядах восставших.

Глава девятнадцатая

«Вечер у Жуковского… У Одоевского… у Карамзиной…»

В дневнике Пушкина середины 1830-х годов часто встречаются записи о посещении литературных вечеров: «Вечер у Жуковского… У Одоевского… У Карамзиной…»

Если до 14 декабря 1825 года литературные собрания были лишь одним из многих проявлений тогдашней общественной жизни, то после восстания на Сенатской площади именно литературные салоны и кружки стали средоточием уцелевших общественных сил.

Конечно, дружеские кружки и общества возникали и за пределами литературной среды. Тут можно вспомнить раскрытое полицией Общество братьев Критских – наивных юношей, которые мечтали продолжить дело декабристов и прочили в руководители заговора не кого иного, как Пушкина. Или союз молодых офицеров – Кружок шестнадцати, членом которого был двадцатилетний Лермонтов.

Однако общественный протест в то время мог прозвучать только в литературе. И потому-то власти, неусыпно следя за всеми петербуржцами, особенно пристально наблюдали за литераторами.

Осенью 1827 года управляющий делами Третьего отделения М. Я. фон Фок составил для своего шефа А. X. Бенкендорфа записку «О начале собраний литературных». Во вступлении к ней говорилось: «После несчастного происшествия 14 декабря, в котором замешаны были некоторые люди, занимавшиеся словесностью, петербургские литераторы не только перестали собираться в дружеские кружки, как то было прежде, но и не стали ходить в привилегированные литературные общества, уничтожившиеся без всякого повеления правительства. Нелепое мнение, что государь император не любит просвещения, было общим между литераторами, которые при сем жаловались на цензурный устав и на исключение литературных обществ из адрес-календаря по повелению министра просвещения. Литераторы даже избегали быть вместе и, только встречаясь мимоходом, изъявляли сожаление об упадке словесности…»

Далее фон Фок уведомлял шефа жандармов, что теперь литературные собрания в столице как будто возобновляются. Такой вывод он сделал на основании сведений, полученных от осведомителей. А среди них были люди, имевшие к литературе прямое отношение: драматург Висковатов, романист Бошняк, журналист Булгарин. Свою записку фон Фок заканчивал многозначительной фразой: «Если литераторы станут собираться, то на сие будет обращено особенное внимание…»

Впрочем, Третье отделение оказалось в затруднительном положении: легко было подслушивать разговоры на толкучих рынках или в трактирах, но в литературные собрания полицейских агентов обычно не приглашали. Если же кто-нибудь из них и проникал в заветную гостиную или кабинет, то и тогда ему редко удавалось чем-либо порадовать начальство. О политике теперь говорили мало. Зато страстно обсуждали вопросы «отвлеченные»: философские, исторические, литературные.

К началу 1830-х годов оживилась деятельность прежних литературных салонов, возникали новые. Литературные вечера, чтения, литературные обеды и ужины сделались характерным явлением эпохи.

Постоянным местом встреч Пушкина и его литературных друзей стала квартира А. А. Дельвига, жившего на Загородном проспекте, возле Владимирской церкви.

Дельвиг был одним из примечательнейших людей своего времени. Талантливый поэт, он приобрел известность лирическими стихами. Его критические статьи и рецензии, отмеченные глубиной и меткостью суждений, вызывали оживленные толки среди литераторов и в публике. Человек яркого ума, неистощимого остроумия и на редкость доброго, открытого нрава, Дельвиг пользовался любовью и уважением таких своих современников, как Жуковский, Вяземский, Баратынский, Веневитинов. А Пушкин говорил: «Никто на свете не был мне ближе Дельвига…»

По вечерам в квартире Дельвига собирались его лицейские товарищи, из них особенно часто бывали А. Илличевский и М. Яковлев, лицеисты второго выпуска князь Д. Эристов и В. Лангер, переводчик и художник, автор известного портрета Дельвига. Приходили двоюродный брат хозяина Андрей Дельвиг, Лев Пушкин, Алексей Вульф, Анна Петровна Керн… Под аккомпанемент жены Дельвига Софьи Михайловны, хорошо игравшей на фортепиано, Яковлев, Эристов и сам Дельвиг исполняли романсы и песни. Первые двое, сверх того, умели ловко показывать фокусы, представляли чревовещателей и каждый раз придумывали что-нибудь забавное. Иногда все хором пели какой-нибудь куплет, модный романс или баркаролу. После того как однажды щенок, пробравшись в кабинет хозяина, изорвал «Песни Беранже», в репертуар был включен сочиненный по этому поводу Дельвигом куплет:

Хвостова кипа тут лежала,

А Беранже не уцелел!

За то его собака съела,

Что в песнях он собаку съел!

Славился Дельвиг своими литературными пародиями.

До рассвета поднявшись, извозчика взял

   Александр Ефимыч с Песков

И без отдыха гнал от Песков чрез канал

   В желтый дом, где живет Бирюков;

Не с Цертелевым он совокупно спешил

   На журнальную битву вдвоем,

Не с романтиками переведаться мнил

   За баллады, сонеты путем.

Но во фраке был он, был тот фрак запылен, —

   Какой цветом – нельзя распознать;

Оттопырен карман: в нем торчит, как чурбан,

   Двадцатифунтовая тетрадь.

Вот к обеду домой возвращается он

   В трехэтажный Моденова дом,

Его конь опенен, его Ванька хмелен,

   И согласно хмелен с седоком…

Так пародировал Дельвиг балладу Жуковского «Замок Смальгольм». «Герои» пародии были хорошо знакомы слушателям: Александр Ефимович Измайлов –