Да будет свет... - Анатолий Федорович Дьяков

Распопов попросил меня устроить его жену на наше предприятие. Мне до сих пор не понятно: почему — меня, а не директора? Я предложил Колосову принять ее к нам на работу, совершив тем самым большую ошибку. Жена Распопова оказалась женщиной капризной. Полагая, что ей все позволено, она без уважительных причин не выходила на работу или опаздывала, уходила домой до окончания рабочего дня. На мои просьбы соблюдать трудовую дисциплину она не обращала никакого внимания. В коллективе возник ропот: поведение Распоповой стала предметом пересудов.

Конечно, каждый хочет видеть себя умным, благородным, талантливым и, по возможности, привлекательным. Это желание в гипертрофированных формах обычно присуще дамам, приписывающим себя к «высшему свету», женам высокопоставленных руководителей, любовницам начальников различных рангов. Занимая какую-либо должность, эти матроны не утруждают себя производственными заботами, требуют к своей персоне особого подхода, не терпят никакой критики со стороны сослуживцев и сразу взывают к помощи своего покровителя, если им покажется, что их кто-нибудь притесняет. С такими личностями надо вести себя предельно осторожно. Так вот я, думая только об интересах производства, однажды не просчитал последствий и задел самолюбие одной из таких персон.

В один прекрасный день я собрал совещание, на котором очень сильно покритиковал нерадивых работников, в том числе и жену первого секретаря райкома КПСС, предупредив о недопустимости такого поведения. Мне тогда и в голову не могло прийти, что разговор на этом совещании радикально изменит всю мою последующую жизнь. Строптивая дама стала вести себя вызывающе, пренебрежительно относиться ко мне как должностному лицу. И я вдруг увидел, что остался один. Директор КЭС, вместо того чтобы урезонить «бунтовщицу» и поддержать мой авторитет, расточал Распоповой ласковые улыбки, целовал ей руки и предоставлял служебную машину по любому ее требованию. Заигрывал с «высокопоставленной» сотрудницей и секретарь партийной организации КЭС Лебедев. Все с интересом наблюдали за этой комедией, даже не подозревая, что вскоре ее нелепый сюжет ляжет в основу ситуации, очень близкой к трагедийной. Там, где верх берет рационализм, усиленный злобной волей и поддержкой влиятельных сил, для истины, как правило, места не бывает.

Пытаясь не обращать внимания на происки Распоповой, я продолжал активно вести производственную и общественную работу по линии Предгорного райкома комсомола и своей партийной организации. Я убедил некоторых наших молодых электриков, электрослесарей и водителей, имевших среднее образование (а таких набралось около 25 человек), продолжить учебу на вечерних или заочных отделениях среднеспециальных или высших учебных заведений. Почти все эти ребята окончили потом институты, а многие — достигли приличных высот в нашей профессии. Правильно говорится: гении рождаются редко, талантливым надо помогать, а способных — учить и создавать. Один из таких талантливых и способных — слесарь-связист Владимир Федорович Чумаченко — до сих пор работает рядом со мной в должности вице-президента корпорации «Единый электроэнергетический комплекс». Он — живой свидетель моей работы в КЭС.

«Среди безнадежной мглы настоящего» меня неотвратимо влекло туда, где сиял отрадный луч жизни, придававший моему существованию полноту и завершенность. Это была культурно-массовая работа. Организаторские навыки и увлечение музыкой, развитые в СКГМИ, пригодились мне при создании мужского хора Кавминэнерго. Когда я привез в Ставропольэнерго хор из ста человек, поющий на четыре голоса, Кустов долго не мог поверить, что все его участники — наши рабочие. Большой популярностью в КЭС пользовался созданный мною эстрадный оркестр, также состоявший из работников нашего предприятия.

Я давно заметил, что между участниками хоровых и музыкальных коллективов часто возникают такие взаимосвязи, которые помогают им решать трудные производственные, да и семейные проблемы, способствуют объединению разных людей по интересам, а такая связь, по мнению психологов, обладает наибольшей прочностью. И прав был великий Чайковский, утверждавший: «…Музыка выражает все то, что невозможно выразить словами».

Приходилось мне заниматься и другой, весьма далекой от музыкального искусства, проблемой — беспощадной борьбой с пьянством. Стало расхожим мнением, что непьющий человек имеет якобы мало шансов сделать в России карьеру, что он вызывает у окружающих подозрение, неприязнь, даже брезгливость. Чаще всего непьющего русского человека подозревают в опасной болезни, предательстве, пренебрежении коллективом, даже в скрываемой от окружающих принадлежности к нерусской нации. Несмотря на это, я сразу предупредил, что не пощажу даже своего лучшего друга, если он попадется мне выпившим в рабочее время.

Мой лозунг был кратким: «Выпил на работе — пиши заявление об уходе по собственному желанию». Для проверки на рабочих местах фактического положения дел с производственной дисциплиной и соблюдением правил техники безопасности я после двенадцати часов дня систематически выезжал в РЭС, в районы и на участки. Иногда заставал бригаду за дружным распитием «горячительного». В этом случае участники застолья любыми способами пытались ликвидировать следы «преступления» или просто разбегались по лесополосам и кукурузным полям. Многие изучили мой стиль и предупреждали новичков: «Пейте или с утра, чтобы успеть протрезветь к приезду Дьякова, или после его отъезда с объекта».

Строгих, я знаю, не любят, но боятся, уважают. Многие из бывших выпивох до сих благодарят меня за то, что я помог им справиться с губительным для здоровья увлечением и тем самым сохранить семью, уважение детей. В их числе — Николай Петрович Горин, не выпивший ни грамма спиртного в течение тридцати пяти последних лет, Михаил Проценко, в то время почти уже дошедший «до ручки». «Благодаря вам, Анатолий Федорович, — вспоминает он, — я стал человеком, хорошим семьянином, радуюсь своим внукам и правнукам».

Военного моряка Александра Ильича Тимофеева, совершенно разрушенного алкоголем человека, я увольнял за пьянство дважды. Бравый моряк любил приговаривать: «Даже корабельная мачта держит вертикаль всего одно мгновение!» Как-то он «ушел» в очередной запой, отсутствовал на работе месяца два. Естественно, мы его уволили по собственному желанию. Казалось, совсем пропал морской волк, очертив удобный для себя круг жизни, выход из которого — только в никуда.

Вдруг вечером кто-то позвонил в дверь нашей квартиры. Я открыл и увидел на площадке… трезвого Тимофеева. Он стоял передо мной в военно-морской форме капитана второго ранга при всех регалиях. «Шурка пришел сдаваться! — бодро отрапортовал Александр Ильич. — Я всю войну топил корабли, никого не боялся, но здесь вы взяли верх. Всё — завязал окончательно!»

Он попросил разрешения остаться у нас на ночь — я поставил ему раскладушку. О многом мы в этот вечер поговорили: покаяние грешника превратилось в исповедь загнанного человека. Я снова принял его в коллектив. Проработав года полтора и ни разу не притронувшись к спиртному, Тимофеев тяжело заболел и вскоре умер: алкоголь сильно подточил его здоровье.

По моему глубокому убеждению, алкоголизм — это