Да будет свет... - Анатолий Федорович Дьяков

сделал следующую глупость, которую бы сегодня никогда не допустил. Я написал заявление лично первому секретарю райкома партии, в котором, описав все, что произошло, попросил, чтобы меня оградили от подобного рода эксцессов. Я просил назвать конкретные факты, по которым меня пытаются обвинить. «Но такими методами, — писал я, совершенно убежденный в своей правоте, — действовать нельзя!»

Мое нетерпение было подобно стреле, спешившей достигнуть цели скорее, чем затихнет колебание направившей ее в полет тетивы. Я отдал свое преисполненное гневных чувств заявление первому секретарю райкома КПСС Распопову. Тот черкнул на нем всего три слова: «Прокурору. Прошу разобраться». Прокурор к этой эпистоле добавил: «Приобщить к делу. Считать вмешательством в дела следствия».

Некоторое время спустя мне вручили постановление следователя об отстранении от должности и взяли подписку о невыезде. Получив такое решение, я понял, что мне объявили войну, что меня хотят изолировать от коллектива. Но противник из своих окопов высовываться не собирался. Хоть бы одним глазком увидеть, на кого он похож: на толстого буржуина в высоком черном котелке, на искривленного злобой фашиста в двурогой каске, на слепо преданного своему вождю хунвэйбина? Все расставил по своим местам его величество случай.

Как-то я стоял на привокзальной площади вместе с директором Кавминэнерго Колосовым и о чем-то с ним разговаривал. К нам подошел расплывшийся в улыбке Распопов. Он поздоровался с нами, по-барски похлопал меня по плечу и как бы невзначай поинтересовался:

— Что там тебя все какие-то мелочи одолевают?

Бывают ситуации, когда становится важным не то, что слышишь, а кто и как это произносит. Я неожиданно резко парировал:

— Никаких мелочей за мной нет и быть не может!

Я понял, что за моей спиной происходит какой-то сговор с целью убрать меня, словно помеху, с пути. «Благородной смоковнице не пристало, — так, наверное, рассуждали мои гонители, — растить свой нежный плод рядом с худой рябиной». Сопоставив факты, я вспомнил, что однажды прокурор нашего района, Юрий Чекмырев, в моем присутствии попросил директора Кавминэнерго выделить квартиру для его любовницы. Колосов замялся: «Я бы дал, да у меня главный… Ты же вот его знаешь. Он не пойдет на это». Прокурор, как бы в шутку, буркнул: «Тогда надо главного воспитать или убрать!» А я ведь жил среди этих людей, принимал участие в их компаниях, правда, водку избегал пить.

Оказывается, существует особый код взаимоотношений у отдельных особей человеческого сообщества: контактируя друг с другом, они обмениваются опознавательными знаками, показывающими партнеру благорасположение или неприязнь. Мы, люди, как птицы, узнаем друг друга по полету, по неуловимым признакам. Одним из таких опробованных столетиями признаков является процесс совместного распития спиртного, обставляемый по всем правилам сценического искусства: со своим прологом, завязкой сюжета, развитием главной линии, апофеозом последнего акта и жирной точкой завершающей сцены. Интересно наблюдать, как, следуя сценарию, участники действа произносят обусловленные слова, обмениваются отработанными жестами, оценивают друг друга взглядами, несущими столько скрытой информации, которая может быть полезна в последующем. Жизнь меня научила, но, к сожалению, уже поздно: карты нельзя открывать никому и никогда. А во время застолья открываются не только карты, там душа обнажается до такой степени, что просто диву даешься, как человек по своей воле может докатиться до такого нудизма.

Многое мне и коллективу предприятия стало понятным после проведения внеочередного открытого партийного собрания, состоявшегося по требованию Предгорного районного комитета КПСС. Повестка дня была короткой и жесткой: «Персональное дело члена КПСС А. Ф. Дьякова». На собрании присутствовало более ста человек, в том числе второй секретарь райкома КПСС, председатель комиссии по персональным делам и заведующий организационным отделом Предгорного райкома партии. В зале сидели прокурор и начальник УВД района, два следователя и какие-то люди в милицейской форме.

Сначала выступил прокурор, зачитавший справку следователя, из которой следовало, что обвиняли меня по двум вопросам. Первое обвинение сводилось к тому, что будто бы я дал разрешение бригаде Предгорного района во главе с начальником РЭС на проведение в рабочее время незаконных, по мнению следствия, ремонтных работ на трансформаторной подстанции хутора Урожайный и впоследствии получил за это определенные финансовые средства. Второе обвинение состояло в том, что начальник Предгорного РЭС с моего разрешения набирал персонал на временные работы, а часть заработной платы утаивал. Большое число такого рода заявлений о приеме на работу подписывалось не мной, а директором, но на двух были мои визы.

Во всем документе, зачитанном с трибуны, в том числе в постановлении следователя о моем отстранении от должности главного инженера и принятой мере пресечения — «подписке о невыезде», резало слух частое слово «якобы». Ни одного факта, свидетельствующего о моих личных злоупотреблениях, не было приведено. Несмотря на это, орготдел райкома рекомендовал собранию объявить мне строгий выговор с занесением в учетную карточку и вынести мое персональное дело на бюро райкома КПСС.

Я взял слово:

— Все, что нам здесь зачитали, есть не что иное, как ложь и клевета, которые я решительно отметаю. Это кем-то задуманное желание сфабриковать на меня уголовное дело. А если я виновен, — запальчиво говорил я с трибуны, нисколько не задумываясь, что всякая сильная и ярко выраженная мысль является помехой в житейском обиходе, — то требую меня судить!

Вслед за мной выступили другие коммунисты, подтвердившие, что знают меня как честного сотрудника, по своим морально-нравственным характеристикам совсем не похожего на то, о чем поведал прокурор. Все выступавшие встали на мою защиту. За мою честь активно вступилась молодежь, к которой я предъявлял большие требования. Директор молчал. Секретарь парторганизации Лебедев поддержал мнение райкома партии. Вопрос поставили на голосование. Собрание, кроме директора и секретаря парторганизации, не поддержало предложение орготдела райкома. Дьяков ни в чем не виновен, и наказывать его не за что — было мнение парторганизации КЭС.

Впоследствии я неоднократно встречался с Лебедевым: он одно время работал в пятигорском бюро «Интуриста», а сейчас отдает свои силы на посту начальника отдела курортов и туризма администрации Кавказских Минеральных Вод. Он извинился передо мной за старое и сказал: «Не на ту лошадь поставил: сильно давил райком партии».

Я не сержусь на него. Нужно было определенное время, чтобы он выздоровел и прозрел. Клевета искусна. Она так готовится к обвинению честного человека, что ему, не готовому к выпаду, зачастую трудно найти слова для оправдания. Не имея возможности указать на поступки, клевета упирает на тайные намерения. Так обвинять легко, но оправдания таким действиям быть не может.

Еще до партийного собрания, когда мне стало ясно, откуда «растут уши», предопределяя возможные сценарии развития событий, я написал управляющему Ставропольэнерго Кустову