Да будет свет... - Анатолий Федорович Дьяков

болезнь, которую можно вылечить только силой воли. Правда, трудно было удержать людей, когда сам директор пил, да еще частенько и с подчиненными. Как из темных океанских глубин к тому, что пахнет кровью, стремится стая хищных акул, так к Колосову прилипали опустившиеся сотрудники. Максим Павлович, кстати, не скрывал своего недовольства тем, что я увольнял его собутыльников. В то же время его самого я прикрывал, никогда и никому о нем не рассказывал. Директорская жена часто обращалась ко мне: «Помогите его утихомирить, а то я за себя не ручаюсь!» Жизнь всегда вяжет крепкие узлы, и кому-то приходится их развязывать. Особенно это относится к семьям, где муж или отец злоупотребляет спиртным. Сколько горя разлилось по Руси из-за этой проклятой напасти!

Казалось бы, я честно относился к своим обязанностям, бросался на любую задачу, как на вражескую амбразуру, видел в труде только радость, в голову мне никогда не приходила мысль использовать занимаемую должность для получения личной выгоды. Меня замечали, ко мне пришло признание в крайкоме партии, в крайисполкоме, я получил правительственную медаль по случаю 100-летия со дня рождения В. И. Ленина. Решением Ставропольского краевого совета НТО за успехи в научно-производственной деятельности я был занесен в Ленинскую юбилейную книгу трудовой славы. Успех окрылял меня, подобно улыбке, осеняющей уста младенца, лучу света, играющему в чистых водах ручья, восходящему солнцу, заливающему вершину одинокого утеса. Однако полного счастья, как известно, не бывает: пока доберешься до сладкого ядрышка, обломаешь зубы о твердую скорлупу.

Однажды утром я пришел на работу как обычно. Это было сразу после возвращения из Москвы, куда я ездил вместе с секретарем парткома Кавминводского предприятия Юрием Александровичем Лебедевым. Подошел к своему кабинету, вынул из кармана ключ, собираясь открыть дверь. Вдруг, как будто из-под земли, с обеих сторон выросли две фигуры. Один незнакомец представился майором, другой — капитаном, оба показали свои служебные удостоверения. Майор произнес фразу, которую, наверное, произносил уже много раз другим своим «клиентам»:

— Вы задержаны!

В эту секунду я испытал чувство, которое, может быть, охватывает ангела, когда у него с головы соскальзывает нимб. Кто хоть раз в жизни слышал такую фразу в свой адрес, поневоле менялся в лице, еще не зная обо всех невзгодах, ему грозящих. Стараясь сохранять хладнокровие, я сдавленно произнес:

— Покажите мне санкцию прокурора.

Мне вновь повторили:

— Вы задержаны. Санкцию на арест вы получите.

И через некоторую паузу прозвучал вопрос:

— Мы поедем с вами на вашей машине или вы — на нашей?

— Я поеду на своей, — сквозь зубы выдавил я из себя, понимая, что в данной ситуации пререкания бесполезны.

Через некоторое время мы подрулили на моем ГАЗ–69 со «счастливым» номером «10–00» к комплексу зданий, где находились прокуратура, управление внутренних дел и райком КПСС. Когда мы выходили из машины, водитель Василий Романенко спросил у меня:

— Когда приехать за вами?

— Давай к обеду, — непроизвольно выпалил я, на секунду забыв, что здесь действуют другие правила. Меня тут же подправили:

— Ему персональная машина больше не понадобится.

Я сейчас уже не помню, куда меня завели: то ли в прокуратуру, то ли в управление внутренних дел. Там мне предложили написать объяснительную записку, в которой я должен был изложить, какими вопросами по своей должности я занимался и за что несу конкретную ответственность. Случись со мной это сейчас, я бы никогда ничего не стал писать. Ведь это был метод, внедренный еще Андреем Януарьевичем Вышинским, — заставить подозреваемого собственноручно написать, за что он отвечает, чтобы потом было ясно, в каком поле искать его вину.

Рыба попадается на острогу, когда задремлет. Я послушно уселся на указанное место, взял чистые листы бумаги и расписал всю свою деятельность, не скрывая ни одной детали. Каким безукоризненным Ланселотом я представал в собственных глазах, какой диапазон робингудовских замыслов открывался между строчек моих бесхитростных душевных излияний! Что-то есть услужливое в психике попадающего в неприятный оборот человека, если судить по его попыткам находить объяснения любой создавшейся ситуации, одновременно угождать «и нашим — и вашим». Догадывался ли я, что имею дело с умным и безжалостным ведомством, изрядно поднаторевшим в изысканиях такого рода? В его запасниках хранилась масса неожиданных ходов, испытанных приемов, простых ловушек для наивных и запутанных лабиринтов для искушенных. И не мне было судить, чем закончится день, начавшийся для меня так нетрадиционно.

— Так в чем дело? Почему меня задержали? — спросил я, отдавая написанные мною бумаги.

Видимо, мои глаза лучше, чем кардиограф, передали частоту пульса и давление, которыми мой организм отвечал на приказ мозга собрать все силы.

— У нас есть материалы, — услышал я, — которые свидетельствуют о вашей причастности к хищениям государственного имущества.

Взяв мою объяснительную записку, где я рассказал, за что отвечаю, они удалились в другой кабинет. Минут через двадцать один из них принес пирожки с мясом и предложил мне перекусить. После этого уже трое сотрудников (как я потом выяснил, добавился следователь прокуратуры) начали допрос. Их интересовали объемы капитальных ремонтов по ряду объектов — трансформаторным подстанциям и линиям электропередачи.

Время шло. Уже поздно вечером они заявили, что у них есть свидетель, подтверждающий мое участие в хищении средств, и что они сегодня проведут очную ставку его со мной. Примерно в полночь из Пятигорской тюрьмы привезли бывшего энергетика колхоза «Заветы Ленина», а ныне — начальника районных электрических сетей, арестованного за какие-то дела по предыдущему месту работы. Нас свели вместе, задавали какие-то вопросы. «Очная ставка», как было громко названо это мероприятие, скорее всего, не дала ожидаемого результата. Начальника РЭС увезли обратно в тюрьму, а меня отпустили домой.

Моему возмущению не было предела. Что было делать? Ответить на это бранью? Или прибегнуть к хорошо знакомому старому приему: когда на Руси не хватает аргументов, в ход всегда идут кулаки. Нет, этого делать было нельзя, да и силы не в мою пользу. Возможно, меня специально провоцировали на поступки, которые потом можно было как лыко в строку присоединить к надуманным обвинениям. Но и молчать было нельзя. Безропотно согласиться с происходящим — значит отказаться от себя самого, от человеческого достоинства, чести и совести, от неукоснительного и священного права на самостоятельное мнение, каким бы оно ни было, на возможность свободно его высказывать. Хотя сегодня я уже понимаю, что ситуация не требовала мгновенной реакции. Во всяком случае, была возможность оставить какое-то время на выжидание, колебание, сомнение, определение выбора. Одним словом, от моего поведения в создавшейся коллизии зависело многое. За мной, я видел, установили слежку.

И я