Зов Гималаев. В поисках снежного барса - Билл Крозье

спала: местные жители решили, что это настоящее чудо. Оказалось, что больной – тибетский лама, и в те несколько недель, что отец отдыхал в деревне, они крепко подружились. Лама был чрезвычайно благодарен своему спасителю и, прежде чем расстаться с ним, пообещал, что станет его духовным наставником и всегда придёт ему на помощь в трудную минуту. Отец утверждал, что они часто общаются мысленно! И хотя мы с братом не то чтобы поверили, благословение ламы давало о себе знать. Всякий раз, когда мы озорничали, отец точно знал, что мы плохо себя ведём. Он ясно видел, кто из нас развёл бардак или не выключил свет в доме. «Откуда ты узнал, что это я?» – спрашивал я у него, а он отвечал: «О-о, это мне лама сказал!» Подкреплял он свои россказни сюжетом фильма «Потерянный горизонт». Нам казалось, что раз похожую историю показывают в кино, значит, папа точно не врёт. Во всяком случае, теперь мы думали дважды, прежде чем озорничать. Разве могли мы тягаться со всезнающим ламой! Конечно, всё это был вымысел – зато мы перестали врать отцу о своих проделках ровно до того возраста, когда наконец не выудили из него всю правду. Он знатно посмеялся над нашим легковерием, которое продержалось так долго. Так или иначе, отцовская шутка стала моим первым знакомством с буддийскими ламами и с мистической духовностью, разительно отличающейся от сурового христианства, которое насаждали в школе в наши невинные головы.

В те времена школьников ещё собирали каждое утро на утреннюю молитву. Я увлекался наукой и с возрастом научился критиковать, даже презирать христианский нарратив, особенно ту его версию, которую исповедуют напыщенные и догматичные англиканская и католическая церковь. Получив естественно-научное образование, я отказался от концепции всемогущего божества. Однако, начав работать врачом, я научился понимать и принимать глубокую, более духовную веру, которую исповедуют многие люди. Пусть я и стал атеистом, однако чем больше я читал о буддизме и чем глубже открывал его для себя, тем больше я влюблялся в философию и образность Будды.

Впервые я задумался о Будде в конце 1990-х гг. Я прошел практику в больнице Гая в Лондоне и получил специальность анестезиолога. Вырвавшись из тисков британского здравоохранения, два года я преподавал в больнице Джонса Хопкинса в Балтиморе. После я переехал в Австралию, начал практиковать там и был всем доволен, а дети мои росли настоящими австралийцами. В 1999 г. меня пригласили съездить по работе во вьетнамский Хошимин от организации под названием «Интерпласт» – Международная ассоциация пластических хирургов. Две недели нам предстояло работать бок о бок с вьетнамскими врачами, делая восстановительные операции, учась и уча друг друга приемам реконструктивной хирургии. Я тут же принялся изучать историю Вьетнама и был весьма приятно удивлён, выяснив, что Вьетнамская война, здесь называемая Американской, ушла в прошлое, хотя и была страшной и кровавой. Оказалось, что Вьетнам – богатая, незнакомая мне культура, которой целых четыре тысячи лет. Приехав туда, я посетил несколько буддийских храмов, и меня поразила их атмосфера, их богатое разноцветие. То были места, где люди живут и занимаются своими повседневными делами. Это было совсем не похоже на массивные, давящие европейские соборы, битком набитые туристами. Я видел пагоду Нефритового императора, с черепашьим прудом и огромными стаями голубей, и гробницу Ле Ван Зуета, и пагоду Ха Лой, с её статуей Будды высотой с двухэтажный дом. В безмолвных думах остановился я в старом Сайгоне на том месте, где в 1963 г. поджёг себя Тхить Куанг Дык[12] и где сняли ту самую знаменитую фотографию, поднявшую антивоенные настроения в западном обществе. Я продолжал глотать книги – и глубоко влюбился в простой буддийский нарратив. Срединный путь, спокойствие, внимание к окружающим и идея о том, что источник счастья находится внутри человека, – всё это живо влекло меня. В 2004 г. «Интерпласт» отправила нас в поездку на Шри-Ланку, и там я познакомился с другой гранью буддизма, со школой Тхеравада[13]. Я посетил город Канди в центре острова, над которым возвышается холм с массивной статуей Будды, и увидел воочию, как много разных культур и систем ценностей принял в себя буддизм. Он адаптировался ко многим человеческим обществам – и эти же общества он трансформировал. В храме Зуба Будды хранится фрагмент челюсти с одним-двумя зубами, которые, по легенде, вынули из потухшего погребального костра последнего Будды, Сиддхартхи Гаутамы. Реликвия хранится в золотой ступе, и раз в году, во время парада, её помещают на спину первого из шестидесяти слонов и провозят по улицам города.

Команда наших врачей работала в неофициальной столице острова Коломбо, проводя разные хирургические операции под эгидой «Интерпласта». Чаще всего приходилось работать с расщеплением нёба у детей и с ожогами, но иногда попадались раны, полученные на гражданской войне. В конце каждой командировки мы обычно оставляли местным врачам неиспользованный инвентарь: перчатки, шприцы, эндотрахеальные трубки и кое-какие препараты. Так было проще, чем везти их обратно в Австралию, а тут они были нужны. Когда я отдал местному врачу кипу детских эндотрахеальных трубок, эта славная шриланкийка смешалась и сказала мне со слезами на глазах: «Спасибо, спасибо! Вы так приумножили свою добродетель». Пришла очередь мне смешаться. Я осознал, что подарить что-то кому-то – это важный жест, исполненный много большего культурного символизма, чем привыкли думать мы, западные люди, испорченные материализмом. Мне понравилось, что я, так сказать, «приумножил свою добродетель». Но также мне пришла мысль, что эта буддийская концепция не подразумевает некоего космического табло, на котором отображаются очки, заработанные мной в жизни, и что нет никакого нужного количества очков, которое обеспечило бы мне пропуск в жемчужные врата. Нет: концепция эта подразумевает, что несложные добрые дела наделяют человека покоем, удовлетворением и благоденствием.

Через несколько месяцев после командировки на Шри-Ланку я собрался ехать на треккинг в базовый лагерь Эвереста вместе с моим кузеном Филом Крозье. Мне не терпелось познакомиться с непальским буддизмом – школой Махаяна. Я уже читал о Сваямбунатхе, «Обезьяньем храме», и о Боднатхе, самой большой ступе в стране. И, конечно, я рвался в Тенгбоче, легендарную деревню из истории покорения Эвереста в 1950-х гг. Сумею ли я добраться до неё?

Первый мой непальский треккинг увенчался незаслуженным успехом. Мы добрались до базового лагеря и взошли на небольшую вершину Кала-Патхар: воздух там разрежен ровно наполовину по сравнению с уровнем моря, а губы приобретают синеватый оттенок. Но не менее ярко в моей памяти отложились другие эпизоды этой поездки: прогулка вокруг Великой ступы, Обезьяний храм, стены мани