Император Адриан. Эллинофил на троне Рима - Игорь Олегович Князький

Далее Священная дорога сворачивала налево и вниз. На западе открывался морской простор и остров Саламин – историческое место, где в 480 году до Р.Х. афинский флот разгромил персидскую армаду царя Ксеркса. Афины уже не были видны, а Элевсин ещё не виден[544].

При спуске с Пёстрой горы процессия выходила к побережью моря. Следующая остановка была у храма Афродиты из белых камней. От этого храма прекрасной богини процессия двигалась на север по косе мелководного залива. Здесь мисты ещё раз очищались в морской воде и отдыхали. Вечером путь процессии сворачивал от побережья и шёл к стихии земли[545]. Уже при свете факелов мисты подходили к следующему мосту через протоку Рэт, именуемую грозно Эринеон – смоковница гнева. Именно здесь Аид, похитивший Кору-Персефону, спустился под землю в подвластное ему царство мёртвых. Согласно другому аттическому мифу, там же Тесей убил злого разбойника Полипемлона, прозванного Прокрустом[546].

Далее, за мостом, находился жертвенник Триптолема, а за ним – просторная площадка между Каллихороном (Колодцем Прекрасных Хороводов) и храмом Артемиды. Здесь как самостоятельный обряд происходила пляска океанид. Участвовали в ней девушки (порой и юноши в девичьем платье), изображавшие 50 дочерей Океана. Плотной цепочкой они обходили колодец, у которого некогда дочери царя Элевсина Келея встретили горюющую Деметру, затем размыкали круг и в искромётном танце проворно разбегались по всему пространству площадки[547].

После хоровода мисты входили в высокие ворота, находившиеся справа от колодца. Там все собирались на небольшой площади метров 40 в длину и метров 12 в ширину[548]. Здесь жрец-глашатай зачитывал устав. Он отличался от того, который зачитывался изначально в Пёстром портике. Тот излагал нравственные требования к мистам, этот – требования, сугубо культовые[549].

Теперь неофиты-юноши и девушки – небольшими группами под водительством мистологов входили в боковые калитки внутренних ворот. Центральная дверь предназначалась богу – Иакху. Группы по очереди оказывались в маленьком помещении (шесть метров на три метра), где юношей встречал жрец, девушек – жрица. Все мисты перед ними повторяли: «Я постился(лась), пил(а) кикеон, брал(а) кое-что из большой корзины и, подержав в руках, клал(а) в маленькую, а из маленькой – опять в большую. Жрец и жрица отвечали юношам и девушкам: „Отныне храни молчание“»[550].

Здесь заканчивалась открытая часть мистерии и начиналась тайная.

Как проходили сами мистерии, их главная и, естественно, тайная часть – реконструировать невероятно трудно. Дело в том, что к этим церемониям допускались только люди, не просто прошедшие предварительно особую церемонию посвящения, но, кроме того, на всех посвящённых возлагали долг молчания о сути собственно мистерий, происходивших во дворах перед Телестерионом и в закрытом зале самого здания Телестериона.

Первый дом посвящений Телестерион, как считается, появился в середине XVI века до Р.Х.[551]. Первый большой зал для мистов был построен при Солоне размером 12 х 8 метров. При нём же строилась священная дорога, которая встретилась с такой же дорогой со священными остановками, построенной мегарцами.

После нашествия персов Телестерион перестраивался дважды: при Кимоне, когда большой зал был расширен до 29 х 60 метров; а затем при Перикле, когда он достиг постоянных пропорций 54 х 45 метров. При Перикле же к Телестериону были пристроены два передних двора: внешний и внутренний[552].

Крупнейшим археологом, исследовавшим святилище Элевсина, был греческий учёный Георгиос Милонас. Он, однако, счёл, что раскопки дали скудный материал для понимания содержательности самих мистерий: «Хотя там был перевёрнут каждый камень, священное празднество и его культовый смысл остались неведомыми»[553]. И далее: «С ранней юности я пытаюсь доискаться, что же там некогда происходило. Надежды таяли одна за другой, потому что каменных свидетельств не было. Много ночей я стоял на ступенях Телестериона, купаясь в волшебно-серебряном сиянии луны, и надеялся услышать голос посвящённых, надеялся, что человеческая душа всё же сумеет уловить искорку скрытого от рассудка. Увы! Древность упорно хранит свою тайну; Элевсинские мистерии разгадать невозможно!»[554]

Подобное же мнение, опираясь на письменные свидетельства, вернее сказать, на полное отсутствие таковых, высказал и русский исследователь таинств Элевсина А. И. Зайцев: «Посвящённых было много, в мистериях участвовало по много тысяч человек со всех концов греко-римского мира, и просто поразительно, как прочно хранили они эти секреты, ибо вплоть до распространения христианства ни один человек не решился опубликовать сведения о церемониях мистерий»[555].

Потому-то о главных церемониях, что совершались по ночам в Элевсине, «мы как раз хуже всего осведомлены»[556].

«Подробности» Элевсинских мистерий приводили в изобилии христианские авторы от Климента Александрийского и Тертуллиана до Михаила Пселла. Но все они, словно соревнуясь, приписывают мистериям набор нелепостей и непристойностей и, мало того, находятся в непримиримых противоречиях друг с другом[557]. Доверия поэтому они не заслуживают.

Дитер Лауэнштайн, опираясь на истоки греческой и латинской литургии, используя орфические гимны, представил самую впечатляющую реконструкцию Элевсинских мистерий, всех четырёх её действ-оргий[558]. Но при всём исключительном уважении к титаническому труду великого учёного полагаться стопроцентно на реконструкцию, не подтверждённую первоисточниками, современными таинствам, всё же очень сложно.

Что ж, мы вместе с нашим героем проследовали по Священной дороге из Афин до Элевсина, от Пёстрого портика до самого Телестериона. Он, как и иные мисты, принял не только само посвящение, но и участие в Элевсинских таинствах. Как и все мисты, он сохранил в тайне все подробности мистерий, о каковых непосвящённым знать не следовало. Не будем поэтому пытаться проникнуть в запретное. Восхитимся лишь тем, как достойно почти два тысячелетия мисты блюли клятву молчания. А ведь страсть к разглашению тайны – извечная слабость человеческой натуры.

Посвящение в Элевсинские мистерии и участие в них – это своего рода апогей пребывания Адриана в Греции, его погружения в мир эллинской духовности. Что, впрочем, вовсе не противоречило его римской сущности. В Элевсине Адриан очередной раз скрепил в себе оба своих духовных начала – греческое и римское. Почитание святынь греческой религии, ставшее естественным для римлянина, только укрепляло духовное единство греко-римской основы Империи. Отнюдь не умаляя и не противореча глубоко римской основе державы. В то же время надо помнить, что Адриан стремился включить население провинций в единое имперское культурное пространство под главенством Рима. Филэллинская политика императора, помимо собственно Греции, проявлялась на Востоке, где сохранялось сильнейшее наследие эллинизма. На Западе же никаких проявлений эллинизации не было. Там Империя оставалась сугубо римской и филэллинские пристрастия самого Адриана ничего не меняли[559]. Демонстрируемая Адрианом глубокая религиозность, даже склонность к