Император Адриан. Эллинофил на троне Рима - Игорь Олегович Князький

О, Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;

Лучше б хотел я живой, как подёнщик, работая в поле,

Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,

Нежели здесь над бездушными царствовать, мёртвый[525].

Но вот какие утешительные слова говорит царю Спарты Менелаю «морской проницательный старец, равный бессмертным Протей, египтянин, изведавший моря все глубины и царя Посейдона державе подвластный»:[526]

Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное:

Ты не умрёшь и не встретишь судьбы в многоконном Аргосе;

Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь

Послан богами туда, где живёт Радамант златовласый.

(Где пробегают светло беспечальные дни человека,

Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;

Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном

С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным),

Ибо супруг ты Елены и зять громовержца Зевеса[527].

Конечно же наш герой был прекрасно знаком с тем, что сулит человеку по смерти его былое участие в Элевсинских таинствах. А достигнув уже полувекового рубежа своей жизни, он не мог не задумываться, как, впрочем, и все люди во все времена, что ожидает его, когда иссякнут жизненные силы. Возможно изначально Адриан, памятуя о неосуществившемся замысле Клавдия (41–54 гг.), мог задумать перенести Элевсинские мистерии в Рим. Об этом свидетельствует дошедший до нас диалог Адриана и философа Эпиктета:

«Адриан: В Элевсине есть Священное здание, и здесь в Риме теперь есть такое. Там есть иерофант – и здесь я, император, тоже назначу кого-нибудь. Там есть вестник – я тоже найму вестника. Там есть дадух – и у меня будет дадух. Там есть факелы – здесь тоже. Звуки опять-таки будут одинаковые. Чем же тогда отличается происходящее здесь от происходящего там?

Эпиктет: Безбожник! К чему все это, если дело происходит не в надлежащее время и не в надлежащем месте? Только после надлежащей жертвы, после надлежащих молитв и только, если человек заранее полностью осознаёт, что приближаются священные встречи, притом священные с древнейших времен, – только тогда от таинств есть польза»[528].

Действительно ли Эпиктет убедил Адриана принять посвящение в Элевсинские таинства там, где исторически положено это дело делать, либо сам он – эллинофил ведь! – осознал нелепость переноса их в Вечный город (напомним, Адриан первым так назвал Рим), но посвящён он был как обычный мист – участник мистерий, никак не выделяясь среди прочих участников.

Элевсинским таинствам предшествовало открытое празднество женщин Фесмофории, праздник плодородия и доброго потомства, посвящённый Деметре. Мужчины туда категорически не допускались. Предваряли же начало таинств мужские открытые военные игры, носившие название Элевсиний[529].

Теперь мы вместе с нашим героем и другими мистами пройдём по пути посвящения в Элевсинские мистерии с самого его начала. И здесь нам поможет лучший в мировой исторической науке знаток таинств Элевсина Дитер Лауэнштайн. Он, излагая шествие мистов к Элевсину и совершаемые ими обряды, опирался на бессмертное «Описание Эллады» Павсания. Итак, в путь!

1 сентября все неофиты Великих мистерий, согласно обычаю, начинали воздерживаться от мяса и вина (по греческому календарю – 10 боэдромона). 14 боэдромона, за пять дней до начала шествия процессии мистов в Элевсин, из тамошнего святилища прибывали жрецы и жрицы юного бога Диониса и Иакха с атрибутами культа – специальными корзинами. Иерофант тут же поднимался на Акрополь к Парфенону и сообщал Афине о прибытии нездешнего бога[530].

На следующий день архонт басилевс – верховный жрец Афин принимал обоих главных элевсинских жрецов – иерофанта и дадуха в Пёстром портике.

Пёстрый портик – место примечательное. Он был сооружён в V веке на афинской Агоре и являл собой здание из мрамора и известняка длиной в 36 и шириной в 12 метров. Находился он в самой высокой части Агоры близ дороги к акрополю. Своё название «Стоя Пойкиле» – «Пёстрый портик» – он получил, поскольку являлся картинной галереей. Портик был расписан знаменитым художником V века Полигнотом вместе с Миконом Младшим. Художники использовали восковые краски. Известны сюжеты картин, украшавших стену Пёстрого портика. Это были: бой Тесея с амазонками, разрушение Трои, марафонская битва и сражение афинян со спартанцами. Портик стал особо знаменит на рубеже IV–III вв. до Р.Х., когда под его сводами занимался со своими учениками знаменитый философ Зенон из Кития. По месту рождения этого философского течения – портик, стоя – оно и получило название «стоицизм»[531].

Вернёмся к мистерии. В Пёстром портике иерофант и дадух получали разрешение через вестника пригласить весь народ Афин на таинство в Элевсин. Те, кто желал быть приглашённым на действо, обязан был соответствовать трём обязательным условиям:

1) Его руки не должны были быть запятнаны кровью;

2) Он должен был владеть внятной греческой речью;

3) Он должен был быть известен праведной жизнью, то есть, никогда не представать перед судом по каким-либо обвинениям.

Помимо этих трёх существовало ещё одно особое условие: неофит в предшествовавшем году, не менее девятнадцати месяцев назад, обязан был участвовать в Малых мистериях.

Римляне допускались к участию в Элевсинских мистериях. Это могли быть и мужчины, и женщины старше девятнадцати лет. Они должны были свободно владеть греческим языком, быть формально усыновлены каким-либо аттическим семейством, а также уплатить высокий денежный взнос[532].

Адриан этим условиям соответствовал полностью. «Божественной эллинской речью» он владел образцово, ещё во время пребывания в Афинах при Траяне он был должным образом усыновлён и получил право даже стать архонтом-эпонимом столицы Аттики. Что до денежного взноса-то это был для него вообще не вопрос.

Для нас здесь наиболее необычным представляется убеждение Адриана в отсутствии на его руках крови. Разумеется, речь никогда не шла о крови, пролитой на войне за отечество. Такое кровопролитие во все времена и везде почиталось, почитается и будет почитаться как праведное. Но вот гибель четырёх ближайших соратников Траяна, тех самых «четырёх консуляров»… Получается, что Адриан либо не считал себя повинным в их гибели – виноват-де Аттиан, да и сам сенат сие одобрил, а император вообще пребывал в далёкой Дакии, в густых лесах Карпатских гор, ничего не ведая о делах, в Италии и в самом Риме творящихся… Либо, что, возможно, ближе к истине, он искренне полагал любимцев Траяна своими ненавистниками, в силу чего