История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

из тайных гонцов короля подвергались величайшей опасности, и на трех перехваченных неприятелем приходился лишь один, подобной участи избегнувший. Чтобы устранить эти препятствия и по крайней мере обеспечить доставку некоторого количества пороха (а также имея в виду охрану и сопровождение королевы на пути в Оксфорд, если Ее Величество будет готова к подобному путешествию), принц Руперт решил лично возглавить поход на север, и примерно в начале апреля (переговоры в Оксфорде продолжались, и еще можно было надеяться на их успех или, во всяком случае, на то, что граф Эссекс не начнет кампанию раньше мая) его высочество в отрядом в тысячу двести кавалеристов и драгун и шестисот-семисот пехотинцев двинулся к Личфилду. Этот город, если бы принцу удалось его захватить и поставить в нем гарнизон, явился бы чрезвычайно удобным пунктом для сообщений с Северной Англией; обладание им помогло бы также овладеть другими небольшими неприятельскими крепостями, расположенными поблизости и подобное сообщение сильно затруднявшими.

Однако на пути к Личфилду, в Уорвикшире, лежал упоминавшийся выше Бирмингем, который успел прославиться тем, что, изменив королю, выказал больше энергии, упрямства и дерзости, чем любой другой город в Англии. Двигаясь с армией из Шрузбери, король (как мы уже рассказывали), несмотря на величайшее злонравие тамошних жителей, проявил к ним величайшую снисходительность, так что им не пришлось пострадать ни от бесчинств распоясавшейся солдатни, ни от суровости его собственного правосудия. Но за такое милосердие короля отблагодарили весьма скверно, ибо уже на другой день по оставлении им Бирмингема горожане захватили повозки с его мебелью и столовым серебром и отправили их в Уорвик-касл; и с тех пор, выказывая чудеса бдительности и усердия, задерживали всякого, кто был королевским гонцом или внушал на сей счет малейшие подозрения. Хотя парламентский гарнизон в Бирмингеме так и не появился — при его застройке и местоположении едва ли можно было помышлять о серьезных фортификациях — жители его с таким рвением старались быть во всем непохожими на добрых подданных короля, что соорудили у обоих концов города некое подобие укреплений, все остальное забаррикадировали и добровольно вызвались не допускать каких-либо сношений с королевскими войсками.

В таком положении и застал их принц Руперт; в городе же в этот момент находился кавалерийский эскадрон из личфилдского гарнизона, который вырос в числе настолько, что совершенно измучил своими нападениями этот край и уже в скором времени мог распространить свою власть на весьма обширную территорию. Его высочество, не веря, что бирмингемцы, узнав о силе его войска, посмеют оказать сопротивление, и вдобавок не желая отвлекаться от исполнения более важного замысла, выслал вперед квартирьеров, чтобы подыскать дома для постоя и обнадежить горожан в том, что если теперь они будут вести себя смирно, то отвечать за прежнее им не придется. Но те — ведь совесть у них была нечиста — принцу не поверили и наотрез отказались впустить его в город. С задором, равным их злобе, они открыли пальбу с жалких своих укреплений, но были быстро сломлены; когда же часть города загорелась, его защитники, бессильные бороться с двумя врагами и в смятении своем не знавшие, который из них опаснее, позволили атакующим войти в Бирмингем без особых потерь. Принц не стал мстить им так, как они того заслуживали, но лишь заставил их искупить свою вину уплатой контрибуции, притом менее значительной, чем этого можно было ожидать при их богатстве, даже если бы их порочность не была столь вопиющей.

При штурме города и в ходе яростного преследования выбитого из него отдельного эскадрона парламентской кавалерии множество ран в голову и в туловище, нанесенных палашами и алебардами, получил граф Денби. Несколько дней спустя он скончался. Поступив в самом начале смуты волонтером в эскадрон принца Руперта, граф нес службу с неутомимым усердием, строго соблюдал дисциплину, а во всех опасных предприятиях выказывал изумительное мужество. И я бы никогда не упомянул о столь маловажном, в сущности, эпизоде, каким явилось взятие Бирмингема, если бы не это несчастье — а также необходимость указать на прискорбное различие, характерное для той войны, когда на одной стороне всякий раз погибал какой-нибудь граф или несколько знатных и богатых особ, тогда как другая сторона, даже будучи наголову разбита, редко теряла хотя бы одного человека, принадлежавшего к известной фамилии или знаменитого чем-нибудь еще, кроме страстной приверженности делу, за которое сложил он свою голову. Дополню, впрочем, этот рассказ и упомяну об одном священнике, убитом во время штурма — после того, как он не только отверг предложенную ему пощаду, но и возбудил гнев солдат невообразимо гнусными оскорблениями чести и особы короля и дерзким отречением от верноподданического долга. В карманах его были найдены листки с описанием развратных действий, которые совершал он с разными женщинами, составленным в непристойных выражениях, невыносимых для скромных ушей. Именно этот человек и был вождем грубой бирмингемской черни, подстрекавшим ее к бунту против государя.

Из Бирмингема, останавливаясь по пути лишь для того, чтобы покончить с двумя-тремя слабыми неприятельскими гарнизонами, не оказавшими особого сопротивления, принц двинулся к Личфилду и легко овладел этим городом; однако личфилдский Клоуз (внутри коего располагались кафедральная церковь и все дома духовенства) был хорошо укреплен и капитулировать не собирался. Стены его, обнесенные широким и глубоким рвом, были столь крепкими, что любая батарея, выставленная принцем, не причинила бы им ни малейшего вреда; комендант, полковник Роузвелл, был человек твердый и решительный, а гарнизон стоял из людей, одушевляемых фанатической преданностью своему делу; вдобавок их численность соответствовала размерам укрепления, которое надлежало защищать, а запасы провианта позволяли удерживать его дольше, нежели принц мог себе позволить стоять перед его стенами. А потому, когда склонить Клоуз к сдаче с помощью переговоров не удалось, многие подумали, что принц откажется от попытки им овладеть, ведь главная сила Руперта заключалась в кавалерии, пехоты же и драгун для подобного предприятия было явно недостаточно. Но то ли эти препятствия и затруднения не были поначалу в полной мере осознаны и приняты в расчет, то ли важность крепости представлялась столь значительной, что для взятия ее сочли разумным пойти на столь же значительный риск, однако принц твердо решил, что не двинется с места, пока не испробует все мыслимые средства, и во исполнение этого замысла, желая пополнить слабую свою пехоту, стянул в Личфилд какие только мог подкрепления из округи. Он также призвал многочисленных офицеров и добровольцев-джентльменов, служивших в его кавалерии, спешиться и принять на себя бремя осадных, на что те великодушно и с полной готовностью согласились,