Тварь. Графские развалины - Виктор Павлович Точинов

Глава 3

01 июня, воскресенье, ночь, утро, день

1.

Призраки, чтобы напугать как следует — до дрожи, до икоты, до желудочных колик, — должны появляться неожиданно и желательно поблизости от объекта, которому адресован их визит.

Смутный силуэт, белеющий сквозь черноту графского парка, Кравцов увидел издалека — едва прошел через пролом в бетонной ограде. И, соответственно, за гостя из мира иного не принял. Хотя возвращался от Ермаковых поздно, когда ждать каких-либо визитеров в “Графской Славянке” не приходилось...

Призрак при ближайшем рассмотрении оказался Аделиной. Она сидела на большом валуне неподалеку от вагончика, поджав ноги и обхватив руками колени. Вид имела грустный — точь-в-точь сестрица Аленушка, чей парнокопытный братец ускакал в ночь, полную волков и опасностей.

— От великого писателя пахло имеретинским вином и молодым барашком, — печально приветствовала она Кравцова. — А камень, между прочим, такой холодный... Как я ни пыталась его согреть — ничего за три часа не получилось. Не только с писателями такое бывает, с минералами тоже...

— Извини, но...

— Знаю, ты сегодня очень занят. Но вообще-то завтра уже наступило, и довольно давно...

Он обнял ее за плечи и почувствовал: Ада не кокетничала — действительно сильно озябла.

— Простудишься ведь... — виновато сказал Кравцов. — Пойдем, срочно напою тебя горячим чаем.

— Все вы, мужчины, с чая начинаете, — вздохнула Аделина. — А потом оказывается, что у вас жена и трое детей...

— Не бойся, у меня всего двое, — утешил Кравцов, отпирая дверь. И ни слова не сказал о том, что овдовел полгода назад. Он подозревал, что про это Аделина знает. И не только про это. К тому же, после сегодняшнего (вернее — вчерашнего) нежданного открытия, он действительно хотел напоить ее чаем — не более того.

— Хоромы... — протянула Ада, оказавшись внутри. — Мечта хозяйки. Сорок минут — и генеральная уборка закончена. А это что? Кухня? Можно зайти?

— Типовой пищеблок ПБ-7, товарищ генерал! — бодро отрапортовал Кравцов, включая электрочайник (алюминиево-антикварного вида, со свистком). — Предназначен для приготовления пищи в полевых условиях для бригады численностью до семи человек, а также для отогревания горячим чаем примерзших к минералам девушек! Докладывал дежурный по пищеблоку старший лейтенант Кравцов!

— Вольно! — скомандовала Ада, с трудом проскользнув в пищеблок и оказавшись зажатой в тесном треугольнике между Кравцовым, плиткой и холодильником. И добавила, привставая на цыпочки:

— Вообще-то примерзших девушек иногда отогревают и другими способами...

После этого довольно долго не говорила ничего.

Нельзя сказать, что писатель Кравцов так вот сразу взял и потерял голову от поцелуев двадцатилетней девушки, позабыв обо всем на свете. Отнюдь нет. Например, когда надрывный свист чайника стал совсем уж раздражающим, он вспомнил-таки, зачем они тут, — и вслепую, за спиной, нашарил штепсель и выдернул из розетки... Но кое о чем, без сомнения, позабыл. Например, о намерении ограничиться чаем.

Он повлек ее в сторону пинегинского «траходрома», мимолетно подумав: вот уж не ждал, что пригодится эта конструкция... Потом связных мыслей не осталось, и не осталось мешавшей им одежды, и губы ласкали губы, а руки — тела, и все было замечательно. Но когда его рука скользнула вниз — Ада резко оттолкнула и руку, и ее владельца.

Кравцов почувствовал как напряглось ее тело, и почти физически ощутил леденящий холод — словно неосторожным движением раздавил колбу с жидким азотом. И всё кончилось, так и не начавшись.

Он приподнялся на локте, и спросил:

— А зачем, собственно, ты все затеяла?

Хотел, чтобы прозвучало холодно — но получилось обиженно и разочарованно.

Она прижалась к нему, провела пальцами по лбу, по щеке, по шее, по груди... Зашептала:

— Не хмурьтесь так, господин писатель. Даже в темноте чувствуется, какое у вас каменное лицо... Я сделала это, потому что очень хотела. И не подумала, что сразу зайдет так далеко. Поверь, что целомудренные барышни встречаются не только в романах позапрошлого века...

Кравцов не поверил. Тем более что ее пальцы, наглядно опровергая слова, сползали все ниже, и уверенными движениями взяли в плен наиболее разочаровавшуюся часть тела, и немедленно заставили ее исполниться новых надежд...

— Но на дворе двадцать первый век, и тургеневские девушки кое-чему научились... — шепнула Ада.

Ее губы скользнули вниз, вслед за пальцами, и Кравцов скоро понял, что тургеневские барышни научились за полтора века весьма даже многому... Потом пришел его черед доказать, что и мужчина может доставить немалое удовольствие своей девушке, желающей и далее оставаться девушкой. Потом выяснилось, что удовольствие можно доставлять обоюдно и одновременно. Потом...

Много чего было потом.

Но главный порог они так и не переступили.

2.

Алекс вновь проснулся на рассвете. И вновь услышал голос — причем услышал не окончательно проснувшись, а на той тонкой границе сна и яви, когда тающие обрывки сновидения сплетаются воедино с вытесняющей их реальностью.

В этом полусне голос звучал громко, отчетливо. И хотя язык оказался не знаком — Алекс отчего-то прекрасно понимал все, что ему говорят, — вернее, приказывают. Привыкший наяву приказывать сам и давненько уже не плясавший под чужую дудку, он, тем не менее, был готов выполнить эти приказания — и знал, что не только готов — но и сможет. Что совсем уж странно: это знание доставляло Алексу радость, — тихую, спокойную, умиротворенную.

Потом он проснулся — вернее, не открывая глаза, перешел в некую стадию, где сна почти не остается, хотя и бодрствующим человека назвать трудно.

Но всё исчезло — и понимание, и готовность, и радость.

Лишь голос остался. Где-то очень далеко кто-то еле слышно бубнил какие-то непонятные слова... Алекс не обратил внимания, посчитав их остатками сна, немного задержавшимися в реальности.

Он протянул руку — сонным, вялым движением, чтобы привычно нащупать мочалку (кстати, с которой из них он вчера завалился?) и привычно устроить ей утреннюю прочистку труб, благо инструмент для этого уже пребывал в полной боевой, только вот привязалась легкая, ноющая боль в паху, не первое утро, пока ничему не мешает, но...

Рука поднялась и опустилась, скользнула по простыне, по одеялу, — впустую. Мочалки не было.

Тут он рывком поднял веки — и проснулся окончательно.

МОЧАЛКИ НЕ БЫЛО.

Алекс тяжело поднялся и столь же тяжело протопал по своим апартаментам, не слушая бубнеж голоса.

Слабая надежда, что подстилка готовит завтрак на крохотной кухоньке или мажется-прихорашивается в соседней комнатушке, — исчезла. За перегородкой, на родительской половине мочалке