Тварь. Графские развалины - Виктор Павлович Точинов

тоненьких полосок кожи. Почему не подойдут нейлоновые или другие веревки, Гном не задумывался. Знал точно — нужна кожа. Петель было пять — четыре поменьше, для рук и ног, одна побольше и подлиннее, для шеи.

Потом передохнул, повалялся на мягком мху, опростал половину пластиковой бутыли с пивом. Затем снова взялся за работу — стал копать яму под новую жаровню.

Что белеющая на поляне фигура имеет древнюю и мрачную историю, и в старину именовалась пентагононом, или попросту пентагоном, — Гном, естественно, даже не подозревал.

5.

В городе бушевало Трехсотлетие. Повсюду. Многие центральные площади и исторические места зарезервировали для “чистой публики” — в основном понаехавшей со всей Европы. Милиционеры — понаехавшие со всей России — пускали туда коренных питерцев неохотно, придирчиво изучая штампы о прописке. Живущих на окраинах заворачивали.

Питерцы не расстраивались. В конце концов, и во времена царя-плотника “людишек подлого звания” гулять по Летнему саду не допускали. Благо о наличии хлеба и зрелищ для населения нынешние власти позаботились — в местах попроще, разумеется. Пьяно-радостные толпы напоминали неспокойную воду — каждая молекула которой движется вроде и хаотично, но общий поток подчиняется строгим законам. Людские реки катились куда-то, привлеченные слухом об очередном супер-зрелище, ударялись о плотины милицейских кордонов, заворачивали в новое русло и вливались в уже переполненные озера-площади, грозя подтопить окрестные дворы и скверики...

Аделина двигалась в этом потоке, как капелька ртути по руслу реки — вроде так же, но сама по себе. Быть здесь не хотелось. Идти домой, в городскую квартиру, — еще меньше. Но рано или поздно придется...

Несколько раз молодые люди, пытавшиеся выловить в праздничном потоке созревших для нереста золотых рыбок, подходили к ней, заговаривали о чем-то — она смотрела сквозь них странным взглядом и шла дальше.

В одном из скверов людской водоворот прибил ее к царю Петру — на взгляд Ады, низковатому и толстоватому по сравнению с историческим прототипом. Изрядно поддавший монарх за умеренную плату фотографировался со всеми желающими...

Она вспомнила слова Кравцова, сказанные сегодня утром, когда они застряли на подъезде к вокзалу в автомобильной пробке (дорогу впереди перекрыли, кто-то из слетевшихся на торжество Первых Лиц ехал осматривать Павловский дворец-музей).

Кравцов тогда говорил:

— Сейчас среди историков и авторов исторических романов вошло в моду уничижать Петра Первого — ровно в той же степени, в какой раньше его безмерно восхваляли. Пишут, что был он бездарен во всем, за что ни брался, — а его наследники на людях клялись, что продолжают дело великого предка, но на деле целый век лишь исправляли результаты непродуманных дилетантских реформ... Так вот, это клевета. Из всех источников следует: одно дело Петр делал виртуозно — работал на токарном станке по дереву. Родился бы он в почтенном семействе краснодеревщиков — мог бы стать известным мебельным мастером, вроде Гамбса или Чипэндейла... Но на беду он родился в царской семье, и был буквально впихнут на трон интригами матери, под тем предлогом, что законный наследник — старший брат Петруши — умрет со дня на день. Тот, кстати, прожил еще полтора десятка лет... И пришлось Петру Алексеевичу, оставив работы по дереву в качестве хобби, всю жизнь заниматься тем, чегоо он совершенно не умел. Собственноручно рубил стрельцам головы, бездарно командовал войсками, плодил безмерную чиновничью армию... Если уж правителю действительно необходимо кого-то казнить — стоит иметь для таких дел палача, а не брать окровавленный топор в свои руки... А для войны неплохо завести талантливых генералов. Свою карьеру полководца Петр начал с позорного провала под Нарвой — и завершил столь же позорным провалом на Пруте. Но вспоминают его единственную победу в полевом сражении — Полтаву. Победу при подавляющем численном превосходстве над изнуренным противником. Шведские пушки, кстати, в той битве не стреляли, что бы там ни писал Пушкин. Снарядов не было.

— Ты злой и завистливый, Кравцов, — сказала тогда Ада. — А Петербург? А флот?

— Не я злой — ты малоинформированная, — парировал Кравцов. — Почитай любой источник о Петербурге петровской поры. Убожество, тонущее в грязи. Мазанковые дворцы с позолоченными крышами... Потемкинская деревня, отгроханная задолго до Потемкина, чтобы пустить пыль в глаза Европе... Петербург, который мы знаем и любим, созидали Елизавета, Екатерина, Александр и Николай... Триста лет засыпают болото, выбранное Петром для столицы — и не могут засыпать, вспомни плывун, прорвавшийся в метро. А флот... Флот пережил своего создателя лишь на несколько лет. Сгнил. Потому что корабли так не строят: наспех, тяп-ляп, из сырого дерева... Один пример: Петру оч-чень хотелось иметь стопушечные корабли — совсем как в Европе. Но настоящий трехпалубный линейный корабль — а на меньшем столько орудий не поставить — по Маркизовой луже плавать не мог. Мелко. Но царь приказал: построить! Корабельные мастера — под козырек. Им это выгодно — за каждую пушку введенного в строй корабля Петр выплачивал главному корабельному мастеру по три рубля серебром. Ну, построили. Небольшой, но почти стопушечный — всё как у взрослых. Нарубили в бортах крошечные орудийные порты, поставили крошечные пушки-пятифунтовки. И то до сотни не дотянули — больше девяноста никак впихнуть не удалось. Назвали кораблик “Старый дуб” — потому как строить предполагали из казанского дуба. Но заготовленные дубовые бревна светлейший князь Меньшиков толкнул куда-то налево — построили “Дуб” из сырой сосны. Так и сгнил, ничем не прославившись. А ты говоришь: флот!

...Толстоватый «основатель Петербурга» попытался было заплетающимся языком процитировать что-то из Пушкина — замолчал вдруг на полуслове и мягко оплыл на газон.

— Да-а, не дуб — сырая сосна, — сочувственно сказала Ада, когда царя-реформатора потащили под локотки освежиться. И вновь отдалась на волю людского течения — как усталый пловец, сберегающий силы.

...Замки на двери, деревянной лишь казавшейся, она открывала долго, пустив в ход три ключа и пластинку из ферромагнетика с записанным кодом, — покойный отец, после которого осталась эта преграда, отличался предусмотрительностью и осторожностью. Сразу внутрь не вошла — постояла у приоткрытой двери, внимательно прислушиваясь и даже принюхиваясь. После некоторых имевших место событий Аделина, приходя домой, готовилась к любым сюрпризам...

Ничего.

Мертвая тишина.

Застоявшийся воздух квартиры, где давно никто не жил.

Она шагнула внутрь. Не раздеваясь, заглянула на кухню. Прошлась по комнатам, избегая дальнюю, запертую... Никаких изменений. Все по-прежнему.

Надо было делать то, для чего она и пришла. Но Аделина медлила, молча и неподвижно стояла в прихожей. Потом, вздохнув, стала отпирать дальнюю дверь.

Что