ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

солдаты Преображенского полка. По письму выходит, что заключение царевича в крепость последовало после обнаружения писем близких ему людей, разоблачающих новые преступные замыслы. Но достоверно известно, что Алексей попал в крепость еще 14 июня, после объявления высшим сановникам о его преступных планах и проведенного розыска, причем в ходе его у близких царевича не было найдено никаких бумаг.

Любовница царевича Евфросинья прибыла в Петербург не из Москвы, а из Берлина и не после того как Алексей был заключен в крепость, а много раньше: во всяком случае 20 апреля она уже оказалась в заключении. В подлинниках двух писем Алексея к сенаторам и архиереям и их черновиках, ныне хорошо известных, нет ни слова о его намерении идти с войском в Россию, о чем прямо сказано в письме Румянцева. По письму, Евфросинья уже в июле была отдана в монастырь. Однако сохранились два документа от 10 сентября и 3 ноября 1718 г. о выдаче ей пожитков. Из них следует, что вплоть до начала ноября она еще не была монахиней. Более того, 5 июля Петр I приказал «девку Евфросинью отдать коменданту в дом и чтоб она жила у него, и куда похочет ехать, отпускал бы ее с своими людьми». Иначе говоря, любовнице Алексея вовсе не была уготована жизнь монахини. Не соответствует действительности и описание внешности Евфросиньи: достоверные и независимые источники свидетельствуют, что она была «малого роста». Отметил Устрялов и одну вопиющую хронологическую несообразность. Румянцев 27 июля пишет, что близкие царевичу люди – Лопухин и Игнатьев – уже казнены, тогда как их казнь состоялась только 8 декабря 1718 г.

Категорический вывод известного историка о фальсифицированном характере письма Румянцева встретил решительные возражения в либеральном лагере. С ответом Устрялову выступил прежде всего Семевский, для которого было важно поддержать авторитет заграничной публикации документа и одновременно дискредитировать официальный характер документальной базы и идей всего труда Устрялова. Касаясь же непосредственно самого письма, Семевский замечал: «Нельзя же отвергать его так легко, мимоходом, как это делает г. Устрялов. За письмо гойорит многое: этот современный колорит, эта живость красок при описании самых мелких подробностей, эта необыкновенная выдержанность рассказа, тон – именно такой, каким должен был говорить верный денщик Петра Алексеевича… Кому бы вздумалось, для кого и для чего составлять частное письмо с таким старанием, с таким знанием и таким искусством, что почти каждый факт, каждое слово, если иногда не соглашаются с официальными историческими известиями, то всегда согласны с характером Петра, с характером окружающих его лиц?»14 По мнению Семевского, все обнаруженные Устряловым неточности связаны с работой переписчиков. Касаясь же адресата письма – Титова, Семевский заметил, что, возможно, им был совсем другой человек. «П. Н. Петров, близко знающий отечественную историю и занимающийся ею в связи со своей специальностью – историей гравирования в России, – писал он, – сообщил нам, что на одном довольно старинном списке письма Румянцева он видел надпись: Татищеву»15.

Не согласился с точкой зрения Устрялова в рецензии на книгу и П. П. Пекарский16. Его аргументация в целом совпадала с рассуждениями Семевского. По мнению Пекарского, если бы письмо было поддельным, то его автор постарался бы как раз избежать всех тех неточностей, которые в нем имеются. Сообщив, что документ появился в Петербурге «лет пять тому назад», Пекарский далее продолжал: «Пишуший эти строки списал несколько лет тому назад копию письма с копии, принадлежавшей покойному профессору Д. И. Мейеру, который сказывал притом, что она сообщена ему одним знакомым, бывшим в отпуску в деревне и списавшим для себя копию с этого письма у одного из соседей – потомков Титова»17.

Легко понять деятелей либерально-демократического лагеря в их желании отстоять подлинность письма Румянцева, в котором они увидели документальное разоблачение одной из страниц тайной истории российского самодержавия. И тем не менее они, ограничившись общими рассуждениями, не смогли опровергнуть наблюдения Устрялова.

В этих наблюдениях вне внимания Устрялова остался лишь один, но чрезвычайно любопытный факт. Семевский и Пекарский напомнили о давней (1844 г.) статье князя В. С. Кавкасидзе-ва, посвященной истории царствования Петра I. Среди 14 использованных здесь источников приводилось письмо Румянцева к некоему Ивану Дмитриевичу, его «милостивцу и благодетелю». В нем был помещен подробный рассказ о деле царевича с начала февраля до марта 1718 г. (встреча Алексея Петровича с отцом, его отречение от трона, начало следствия), содержалось обещание рассказать о последующих событиях. «А как тое случится, – пишет здесь Румянцев, – к вам я паки в Рязань отпишу, когда к тому такая же благоприятная оказия будет. Драгому родителю вашему мое нижайшее поклонение отдайте, а об Михайлушке своем не жалейте на меня: его сам светлейший к ученью назначил, паче же радуйтеся, ибо его величество ученых много любит и каждодневно говорить нам изволит: "учитеся, братцы, ибо ученье свет, а неученье тьма есть"»18.

Критики Устрялова совершенно обоснованно указали на связь письма о смерти царевича Алексея с письмом, опубликованным Кавкасидзевым. В первом Румянцев обращается к Дмитрию Ивановичу Титову, передавая привет его сыну, Ивану Дмитриевичу. Во втором письме корреспондентом выступает Иван Дмитриевич, а «нижайшее поклонение» адресовано его родителю. Здесь же упоминается и самый младший представитель той же семьи, отданный в учение, – Михаил Иванович.

Иначе говоря, в публикации Кавкасидзева содержалось формально косвенное, но серьезное подтверждение подлинности письма Румянцева о смерти царевича. В пользу этого говорило и его указание на источник получения своих документов – из «бумаг моего покойного соседа». В 1791 г. тот в имении Вишенки получил от престарелого фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского тетрадь исторических документов с поручением как можно быстрее их переписать. За ночь поручение было выполнено, причем сосед Кавкасидзева сумел изготовить копию этих документов и для себя. Кавкасидзев заверял читателей, что именно эта копия и находилась в его распоряжении, и далее привел имевшееся в ней письмо-лосвяшение некоего Андрея Гри…, в котором говорилось о том, как тот, разбирая архив Александра Румянцева, «обрел некоторую рукопись, относящуюся к царствованию Петра Великого», включая материалы «руки» А. И. Румянцева, сшил их в одну рукопись и преподнес фельдмаршалу.

Опираясь на это свидетельство, Пекарский, например, обоснованно заключал: «Если предположить, что второе письмо (о смерти царевича, – В. К.) подложно, то надобно заподозрить и первое, сообщенное князем Кавкасидзевым, который говорит, каким путем досталось оно не только ему, но и прежнему владетелю копии».

Казалось бы, после этого вопрос о подлинности письма Румянцева должен был быть окончательно разрешен. Тем не менее серьезные исследователи отказываются от использования данных, приведенных в