ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

им памятнику русского былинного эпоса Сахаров знал, что к созданию или сохранению Сборника Кирши Данилова имел отношение А. Н. Демидов. Именно поэтому в легенде о «Рукописи Вельского» появилась фамилия этого заводчика. Тем самым Сахаров связывал свой подлог с лицом, причастным к реальному памятнику фольклорных записей XVIII в. Более того, не раз критически высказываясь об этих записях, Сахаров тем самым хотел поднять авторитет «Рукописи Вельского», а значит, и своих публикаций как более достоверных по сравнению со Сборником Кирши Данилова.

Задачам «прикрытия» фальсификаций служил и еще один прием. Публикации Сахарова снабжены многочисленными примерами, критическими обзорами предшествующих изданий памятников, правилами их публикации, обширными вступительными статьями. Он, например, сообщает читателям, что «порча сказок достигла до невероятной степени», обвиняя в этом почему-то немцев, указывает на необходимость искать авторитетные списки и записи устного народного творчества и т. д. Иначе говоря, Сахаров всячески старается продемонстрировать научный характер своего «творчества».

Увеличивая число подделок, Сахаров одновременно усложнял и их формы. От поправок подлинных текстов, от ссылок на мифические рукописи он перешел к изготовлению цельных фальсификаций самих исторических источников. Выше мы отмечали, что в изданном им сборнике русских народных загадок 53 представляли собой либо зафиксированные только им одним загадки на известные в фольклоре темы, либо загадки, оригинальные по разработке темы. Например:

У нашего Дениса

Сломалась ось,

И таратайка врозь

(с отгадкой: «вьют веревки»).

С размахом и азартом Сахаров на свой вкус и по своим понятиям сочинял загадки, используя при этом и подлинные образцы народного творчества. Зная, например, загадки, неприличные по смыслу, но с приличными отгадками, и наоборот, понимая сложности с их опубликованием, он шел на их модификацию. Скажем, в загадке «Сидит птица Салога, / Нету крыльев, ни хвоста. / Выше пояса не летает, / А по четверти куска глотает» (с неприличной отгадкой) – ему понравился своей выразительностью образ «птицы Салоги». В фальсификации он использовал этот образ, дополнив его частью общеизвестной загадки о глазе («Кругло, горбато, / Около космато, / Придет беда, – / Потечет вода») и собственной фантазией. В результате получилась новая загадка о глазе:

Сидит птица Салога,

Без крыльев, без хвоста;

И космата и горбата,

Куда ни взглянет,

Правду скажет17.

Целиком подделанным сочинением Сахарова стала и сказка об Акундине, якобы почерпнутая им все из той же «Рукописи Вельского» и впервые опубликованная в 1841 г. на страницах газеты «Северная почта»18. В ней речь идет о жителе Новгорода XII в. Акундине, которому надоели воинские походы, и он решил странствовать по России. Едва ли не в самом начале путешествия Акундин встречает загадочного Калечище. Тот поставил его на курган и показал области между Окой и Доном, происходящие там события. Анукдин рвется туда на подвиги, Калечище чудесно превращается в посадника, дядю Акундина, передает ему вооружение его отца, благословляет на подвиги и умирает.

Акундин видит – по Оке плывет Змей Тугарин, требуя дань от жителей города Ростиславдя. Во главе с юным князем Глебом Ольговичем жители пытаются дать отпор врагу, но Змей Тугарин начал «плескать» воду в Оке, и город стало затоплять. Акундин приходит на помощь и побеждает захватчика. Жители восторженно приветствуют его, просят остаться защищать их, но Акундин отправляется в Муром. Здесь он видит, что город окружили татары, захватившие красавицу Настасью Ивановну. Акундин разбивает татар, освобождает пленницу и… влюбляется в нее. Но отец Настасьи Ивановны, Неждан, выдает ее замуж за другого и прогоняет Акундина.

Герой стремится в Москву, но оказывается в Киеве, где ищет отраду в молитвах. Здесь он узнает предсказание о том, что еще найдет свою «утицу». И она – в лице Настасьи Ивановны, потерявшей всю свою семью, – появляется в Киеве. Акундин женился на ней, жил счастливо, состарился и умер.

Такова на первый взгляд незатейливая история об Акундине. На самом деле все оказывается сложней и любопытней. Публикуя сказку, Сахаров сообщил, что она взята им из «Рукописи Вельского», а также намекнул на иной источник сказки. В примечании он писал: «есть много сходного с нашею сказкою в олонецких народных преданиях. Любопытные могут видеть заметку об этом Акундине в примечаниях к стихотворению ф. Н. Глинки». Сахаров имел в виду стихотворение «Карелия», написанное Ф. Н. Глинкой в 1830 г. во время пребывания в Олонецкой губернии. В основу стихотворения было положено житие Лазаря Муромского, основавшего на Онежском озере обитель. В стихотворении рассказывалось о встрече и любви Марфы Ивановны Романовой, сосланной Борисом Годуновым в Толвуйский погост, с отшельником, пришедшим туда из Италии. Отшельник в странствиях пытался развеять свою печаль из-за несчастной любви. Одновременно являясь народу богатырем под именем Заонеги, он берег карельские пределы от врагов, победил Змея Тугарина и т. д.19

Стихотворение Глинки утверждает, что смысл жизни – в религиозном созерцании. Историческое повествование в поэтической форме о Марфе Ивановне Романовой, религиозно-дидактический рассказ о скитаниях отшельника, история его переживаний и духовных исканий развертываются на фоне великолепного фольклорно-этнографического описания природы, обычаев, быта заонежцев20. Разумеется, ни в каких примечаниях к этому стихотворению мы не найдем упоминания имени Акундина. Глинка указал лишь один источник своего сочинения – житие Лазаря Муромского. Но именно против этого жития и его поэтической интерпретации и была направлена фальсификация Сахарова: его патриотические чувства принципиально не могли примириться с фигурой народного героя, являющегося выходцем из другой страны, странствующего по всему свету и случайно оказавшегося в России. Сложные религиозно-дидактические и нравственные аллегории Глинки вызвали у Сахарова протест, в «Карелии» он увидел поползновение на истинно народную поэзию. Отталкиваясь от стихотворения Глинки, используя его сюжет, образы и даже отдельные эпизоды, Сахаров создал образ в его представлении истинно русского национального героя, путешествующего по своей стране и близко принимающего к сердцу ее беды. Отсылка же к стихотворению Глинки стала всего лишь намеком на то, как в сочинениях современных поэтов искажается подлинная старина. Сладостно-елейным описанием похождений своего героя Сахаров пропагандировал милые его душе и сердцу идеалы прошлого21.

В эпоху николаевской реакции подделки Сахарова не встретили сколько-нибудь серьезного отпора: сказались, видимо, и уровень изучения устного народного творчества, и та официальная поддержка, которую получили его публикации. Наоборот, в рецензиях на сахаровские труды долгое время преобладал восторженный тон. «Нельзя не иметь доверия, – писал, например, в 1841 г. анонимный рецензент "Песен русского народа", – к каждому стиху песен, сообщенных господином Сахаровым; везде слышится чисто народный склад, народное слово, народное выражение, и нигде не заметно ни малейшей подправки. Решительно, собрание песен