ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

господина Сахарова может быть названо у нас единственным и образцовым»22. Можно понять столь восторженный отзыв рецензента, призывающего автора: «Итак, в сторону критику, почтенный и трудолюбивый наш собиратель "Сказаний русского народа"! Давайте нам фактов, больше фактов, – и вы услышите громкое спасибо со всех сторон бесконечного царства русского»23.

Но с развитием фольклористики, исторической критики сахаровские подделки неминуемо должны были быть разоблачены. Первый ощутимый удар они получили от вышедшей в год смерти Сахарова работы П. А. Бессонова, где дан блестящий анализ «Сказаний русского народа» и «Русских народных сказок». Вынося окончательный приговор фальсификациям Сахарова, Бессонов, в частности, писал: «Вкус к народному творчеству воспитывается изучением его произведений; он гибнет от фальшивых подделок; он зреет зрелостью мужества, когда рядом с истинными произведениями народа сопоставляем мы для сличения подделки»24. Вскоре выяснились и сахаровские поправки памятников русской письменности. Однозначно высказались о подделках Сахарова А. Н. Пыпин, А. И. Соболевский и другие исследователи народного творчества25. В 1905 г. в результате блестящего анализа Виноградова пал «последний бастион» сахаровских подлогов – русские народные загадки. Сегодня творчество Сахарова – факт истории русской археографии и фольклористики, неразрывно связанный не только с изучением русской народной культуры, но и с историей подделок. Отдавая должное Сахарову за его действительный вклад в собирание, изучение, издание и пропаганду памятников народной культуры и быта, современные исследователи отмечают и фальсифицированный характер многих публикаций этого энтузиаста и труженика отечественного бытописания26.

Сахаровские подделки оказались в конечном итоге продуктом официальной идеологии эпохи их создания. Они отвечали официальному толкованию идеи народности прежде всего как одного из общественных устоев николаевской России. Идеализация старины, поиски в ней не существовавших образцов истинно народного характера, образа мыслей, обычаев были благодатной почвой для подделок Сахарова. Оружие знания вольно или невольно он направил против самого знания.

Глава четырнадцатая

«БАЯНКА» СИМБИРСКОГО МАКФЕРСОНА О РУСИ И ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ

Все поверья, всё раздолье

Молодецкой старины –

Подъедает своеволье

Душегубки-новизны.

П. А. Вяземский. Памяти живописца Орловского

В 1846 г. в журнале «Иллюстрация», выходившем под редакцией известного писателя и драматурга Н. В. Кукольника, был помещен древнерусский текст любопытного памятника, озаглавленного: «Сказание о Руси и о вещем Олеге. Списано с харатейного листа ветхости его ради, а списано верно тожь. Сказание о том, как уставися прозвание Руси». В предисловии к публикации редакция сообщала: «Дмитрий Иванович Минаев в постоянных странствованиях своих собрал весьма много древних рукописей, доныне неизвестных нашим археологам. В том числе находится весьма важный памятник древности, объясняющий спорный и доныне плохо разрешаемый вопрос о происхождении названия Руси. Эта рукопись важна еще более по отношению к языку, который один уже ручается за ее подлинность С признательностью помещаем эту драгоценность в Иллюстрации для на-слажденш и упражнения любителей русской старины. Прибавим только, что, хотя сказание списано, как упомянуто в заглавии, с харатейного ветхого листа, однако ж и самой бумаге, на которой оно написано, будет лет сто двадцать, не менее. Ждем перевода»1. Перевод последовал спустя пять лет и был приписан известному в то время писателю Н. С. Курочкину. Вместе с оригинальным текстом сказания, набранным церковнославянским шрифтом (с выделенными киноварью заголовками), и двумя снимками почерка рукописи, в которой находился памятник, он был опубликован в журнале «Сын Отечества». Перевод сопровождался большим предисловием, послесловием и комментариями. Из предисловия мы узнаем, что публикация «Сказания» в «Иллюстрации» большинством читающей публики была принята почему-то холодно. «Но не для всех былина древности, – продолжал автор, – прошла незамеченною, многие дети России с жаром прочли поэтическую генеалогию своей матушки и помянули праотца ее Крепкомысла, этого дедушки русского ума, крепкого смыслом!»2

В публикации сообщались новые подробности о рукописи, содержавшей «Сказание». Оказывается, она была найдена поэтом Д. И. Минаевым в 1845 г. в Ярославле, по почерку и бумаге (филигрань фабрики Martin'a и шведский герб) принадлежала «ко времени Петра Великого». Перевод, опубликованный параллельно древнерусскому тексту «Сказания», выглядел следующим образом.

«Сказание о Руси. Списано с харатейного листа ветхости его ради, а списано верно тож. Сказание о том, как установилось прозвание Руси.

Былиной была эта сказка, в те веки начальные, в те годы усобные, в те лета бесплодные, а начало се таково.

Царствовал страх по городам старым и по градам новым, страх от меча и огня, и в облаках дивные являлись знамения. В те поры вставал с четырех концов (земли русской) плач и вопль бороздил без устали по-дунайские земли, то народ славянский побивал насол от Преруна. Весь Юг простонал человечьим голосом, кровию умывался он по утрам, кровию упивался по вечерам, и людские кожи шли на ремни и подпруги. Не вихорь тогда гнал белых кречетов через поле в поле, а славян гнали черные враны недруги с берегов Дунайских к Западу на реку, что дно прет волной быстрою. Невзгода тогда окликнула первую нашу вольницу. Не проторенными дорогами побежали тогда славяне, а лесами и болотами, и когда отстранились от лютой карны, по пути побивали и ланей безрогих, и рогатых буйволов, стреляли огневок лисиц и куниц черных, а след свой держали днем по солнцу и ветрам, ночью по звездам, и когда ватаги задние нагнали передние, то народ передний пошел беззаботно, зная, что сзади его по деревням шли все люди знакомые, дружные, и дошел так до озера Ильменя, где и остановился в перелеске, а задние ватаги там остановились, где повстречали прекрасные берега рек не отведанных, гор не копанных, лугов не кошенных, полей не паханных, распустили там стада свои и по густым кушам зазвенев секирами, загремели песнями, прежними, прадедовскими, какие певали во времена счастливые. "У сладкого яра три сторожимые мара, по Дунаю, по Дунаю, три сторожимые мара. Под первым маром, под первым усладным красная медь; то же – под другим маром, под другим медовым – золотая поклада; а под остальным маром, сладким, медовым, – любовные мены. Взягь бы нам у яра три сторожимых мара. Первый бы в владенье старым родичам. С другого бы клады – на наши посады, а остальной крутой мар на часть нашему брату на сытны мены. В ту бы мы годину, в ту бы поровщину задали бы детки на весь свет светлый праздник – в те бы времена мы заплясали в той зачурованной роще, около тех маров сладкого яра. Тогда то бы запели наши молодые детки, но далеко нам, детки, до морозного Просинца и стужей Коляды". Так веселясь (играя), славяне срубили