Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

Если характер Келли получает от Теккерея, профессиональным принципам он учится у Диккенса. В отличие от Теккерея, Диккенс поддерживал дружеские отношения с представителями богемы, такими как Йейтс и Сала, привлекая их к своим издательским проектам и даже защищая Йейтса в дискуссии, вызванной «очень дерзким и недружественным скетчем Теккерея»[43]. Не богемная жизнь самого Диккенса, а аспекты личности его альтер эго Дэвида Копперфилда влияют на образ Келли. У Келли, может, и не было таланта, говорит рассказчик, «но он восполнял недостаток дара, который не всегда позволяет его обладателю преуспеть в мирских делах, неукротимой настойчивостью и решимостью испробовать все возможные пути к удаче, пока не найдет тот, который уступит его напору»[44]. Ридделл изменила метафору Диккенса, но в настойчивости Келли мы слышим отголоски решимости Дэвида Копперфилда «взять в руки топор дровосека и им неутомимо расчистить себе через лес препятствий дорогу»[45] и его радости от доходов: «Когда я по пальцам левой руки подсчитываю свои доходы, то останавливаюсь на среднем суставе четвертого пальца, – триста пятьдесят фунтов – вещь не шуточная»[46] – те же триста фунтов, о которых мечтает Келли[47]. Келли, кроме того, добивается успеха, перенимая тихую, скромную манеру Копперфилда:

«Неважно, – решает он, – что человек делает или оставляет незавершенным, если он может промолчать об этом…» Итак, оглядевшись, мистер Келли увидел, что в Лондоне было много возможностей для любого, кто готов прокладывать свой путь настойчиво и скромно[48].

Как Глен учится у Бронте, Барни Келли учится у Диккенса прокладывать себе путь к литературной карьере – путь, который обеспечивает ему респектабельность и, в конечном счете, профессиональный успех.

Крайняя версия умения «промолчать об этом» – Мэт Дона, ирландец, который говорит своей семье, что работает «в литературе», подразумевая, что он прекрасный писатель и успешный автор в The Galaxy[49], в то время как на самом деле он работает там рекламным агентом[50]. Хотя разоблачение его реальной должности смущает Дону, который когда-то стремился «произвести сенсацию в литературе»[51], важность для издания его коммерческого вклада подчеркивает Уилл Доутон, который объясняет, что The Galaxy могла бы существовать «без ее лучшего романиста или мощнейшего писателя, без спортивного обозревателя, чувственного поэта и циничного критика», но «она не смогла бы выжить без Мэта»[52]. Молчание Доны о его настоящей работе соотносится с общим молчанием авторов-мужчин относительно коммерческих аспектов их успеха и их взаимодействий на литературном рынке. Едва ли читатель «Дэвида Копперфилда» мог угадать коммерческий гений самого Диккенса, его автора, или узнать о рыночных реалиях, которыми Диккенс умело манипулировал, чтобы получить литературную славу. Как отметила Мэри Пуви,

индивидуализация авторства, как в «Дэвиде Копперфилде» и других викторианских романах о становлении художника, была попыткой разрешить противоречие между двумя образами писателя – писателем-«гением» и писателем-винтиком в капиталистической машине, и в то же время индивидуализация обеспечивала писателю конструктивную и относительно прибыльную социальную роль[53].

Вымышленная карьера Мэта Доны – это гипербола, практически пародия на мистические истории, которые викторианские писатели-мужчины рассказывали о своей работе, и Ридделл разоблачает этот парадокс литературного рынка своей эпохи, хотя и сохраняет по-прежнему веру в гениальность.

Я провожу эти параллели не столько для того, чтобы раскрыть личности реальных прототипов персонажей Ридделл, сколько для того, чтобы исследовать ее мотивы, когда она ассоциирует Гленарву Уэстли с романтической, бронтеанской моделью авторства, а Барни Келли – с богемным и рыночным подходом. Я уже высказывала предположение, что Ридделл таким образом увеличивает культурный капитал женщины-автора, помещая ее работу в парадигму гения, вдохновения и высокого призвания. Келли не хватает этого символического капитала, и он выбирает немедленное экономическое вознаграждение. Каким бы ни был его материальный успех, роман ясно дает понять, что его «слава» не будет длиться долго, как бы успешна ни была его профессиональная «борьба». По словам Пуви, «борьба» сохраняет идею о двух образах писателя, но обращает вспять обычные гендерные стереотипы, ассоциируя Глен с гениальностью, а Келли – с шестеренкой в машине капитализма. Таким образом, роман бросает вызов мужчинам-авторам и критикам вроде Ковентри Патмора, который утверждал, что женщины, лишенные по своей ограниченной природе «исключительно мужской силы написания книг», уступают мужчинам-творцам[54].

Далее в романе проводится идея, что такие литераторы, как Келли, чьим книгам не хватает гениальности, будут глубоко, почти невольно ненавидеть таких авторов, как Уэстли, осознавая разницу между пшеницей и плевелами – их «настоящими книгами» и своей эфемерной писаниной[55]. Когда собственный роман Келли терпит «мертвый провал»[56], он яростно нападает на «Гнездо цапли» Глен, завидуя ее успеху. Некий «известный эссеист» позже признается Уэстли, что «все мы вас тогда ненавидели» – «мы» из «братства Берли-стрит»[57] были богемными авторами, которые публиковались у Felton and Laplash (прототип – Tinsley Brothers). В литературном мире «Борьбы» существует непримиримое противостояние между гениальными и рыночными авторами – «субполем ограниченного производства» Бурдье и «субполем массового производства».

Ридделл переворачивает обычное гендерное распределение этих категорий, но она достаточно честна, чтобы признать, что не может изменить гендерное неравенство. Келли сохраняет «определенную рыцарскую симпатию» к Глен, пока та преданно публикуется у Vassett, тихо живет дома и держится в стороне от литературной славы[58]. Как только ею заинтересовалось престижное издательство Felton and Laplash и Глен получает возможность увидеть «немного жизни и выйти в общество»[59], он не знает пощады, обращаясь с ней, как с любым конкурентом-профессионалом, а возможно, даже хуже, намеренно наказывая соперницу за то, что та дерзнула выйти за пределы домашней сферы. Переиначивая идею «параллельных потоков» Гаскелл, Келли говорит женщине, что «она должна оставаться дома, писать свои книги и присматривать за хозяйством, следя, чтобы тапочки ее мужа были нагреты»[60]. Ридделл подчеркивает последствия таких двойных стандартов, отмечая, что Келли может продвигаться вперед, потому что вступает в гонку «без утяжеления»[61], в то время как женщины-писательницы несут на себе бремя своих домашних обязательств. Она также подчеркивает иронию того, что именно мужчины-рецензенты, такие, как Келли, в большинстве своем не добившиеся успеха в качестве романистов, высокомерно вешают на женские произведения ярлык «популярных», тем самым отказывая им в статусе высокого искусства.

Столкновение с рыночными реалиями

Противопоставив одаренную бронтеанскую романистку Гленарву Уэстли знающему рынок писателю Барни Келли, Ридделл фактически разделила два аспекта собственной карьеры. Ридделл начала свою литературную карьеру в качестве романистки,