Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

года солдаты в панике расстреляли на улицах столицы шествие рабочих во главе с о. Гапоном, тема церковной реформы была вынесена на публичное обсуждение. Немедленная реакция церкви на это событие пришла от приходского духовенства – от «Группы 32 петербургских священников», собравшихся после Кровавого воскресенья, чтобы обсудить соответствующий ответ пастырей на нынешний кризис. Их предложение «О необходимости перемен в русском церковном управлении» было опубликовано в «Церковном вестнике» 17 марта 1905 года. Это был первый публичный призыв церкви к созыву общенационального Собора для реформирования церковного управления. Как объяснила эта группа в последующей статье, предложенный ею Собор должен был состоять из архиереев, приходского духовенства и мирян, причем все они должны были быть свободно избраны[848]. Это дало бы Собору необходимую независимость от государства для «восстановления канонической свободы в Российской церкви»[849]. Обер-прокурор Константин Победоносцев распространил анкету о церковной реформе среди епархиальных архиереев в надежде, что их ответы поддержат статус-кво. Вместо этого ответы архиереев показали, что подавляющее их большинство поддерживает Собор, но так, чтобы членство на нем было ограничено монашеской иерархией[850]. Для обсуждения предполагаемого Собора с января по декабрь 1906 года заседало Предсоборное присутствие. В его состав входили 39 членов, в том числе 9 епископов, 7 представителей приходского духовенства и 19 профессоров-мирян из университетов и духовных академий, многие из которых были экспертами в области канонического права. Именно последние решительно отдалили перспективу более инклюзивного Собора на том основании, что право голоса для неепископов представляло бы собой неканоничное посягательство на апостольскую власть[851].

Хотя священническая партия продолжала настаивать на более инклюзивной и соборной модели реформ, на канонические нормы ее сторонники покушались редко. В 1906 году славянофил и богослов-мирянин Н. П. Аксаков утверждал, что 39‑е Апостольское правило, гласящее, что власть священника исходит только от власти архиерея, стало «анахронизмом»[852]. Сколько бы приходское духовенство ни бросало вызов авторитету монашеской иерархии, оно редко ставило под вопрос само каноническое право. «Группа 32 петербургских священников» утверждала, что епархии стали слишком большими, что епископат оторвался от подвластного ему народа и что епископы должны избираться духовенством и мирянами. Вдохновленные ею группы приходских священнослужителей публиковали требования допустить в епископат женатых священников. Эти радикальные вызовы существующей церковной структуре не противоречили каноническому праву, которое прямо не запрещает рукоположение в епископы женатых клириков[853]. Несмотря на высказанное в «Церковном вестнике» в мае 1906 года мнение, что церкви угрожает «опасное пресвитерское движение», священническая партия никогда не оспаривала апостольскую власть епископата как таковую[854]. Бо́льшая часть приходского духовенства хотела существенной реформы властных структур в церкви, а не ее разрушения. Хотя лишь немногие миряне были хорошо знакомы с тонкостями канонического права, их уважение к приходскому духовенству и всем его учреждениям во многом основывалось на каноническом статусе священников как пастырей церкви, рукоположенных апостольской властью своих епархиальных архиереев. Таким образом, чтобы сохранить социальную и институциональную целостность церкви, даже самые радикальные реформаторы настаивали на переменах в рамках «каноничности».

Февральская революция развязала в церкви всеобщее внутреннее противостояние. В том числе это была борьба сторонников разных представлений о каноничности, сложившихся в предшествующие десятилетия. В феврале 1917 года Временное правительство назначило на должность обер-прокурора бывшего депутата-октябриста Владимира Львова. Будучи ярым сторонником реформы в соответствии с выборным началом, Львов сыграл заметную роль в последующих событиях внутри самой церкви. По иронии судьбы, этот революционный обер-прокурор воспользовался прерогативой царских времен и в апреле распустил Синод. Он заменил старых членов, за исключением Сергия (Страгородского) из Финляндии, четырьмя епископами и четырьмя священниками, которые были более склонны к поддержке его программы реформ[855]. За время своего недолгого пребывания в должности, которое длилось до августа, Львов провел жесткую чистку иерархии от своих оппонентов. Митрополит Евлогий говорил о Львове: «Он держался диктатором и переуволил немало архиереев»[856]. Действия и риторика Львова способствовали восстанию против иерархии на епархиальном уровне. Он принимал многочисленные делегации от епархиальных съездов, которые стали созываться и требовать реформ. За неимением альтернативы Синод до самого созыва Собора продолжал действовать как окончательный арбитр канонической легитимности. В этом же качестве он руководил дискуссиями о канонической структуре церкви, которые стали разворачиваться на местном уровне.

Тверь

Епархиальные съезды весны и лета 1917 года отличались по своему составу и предмету обсуждений. Тверской съезд привлек особое внимание благодаря своему радикализму, известности местного архиепископа, которого он низложил, и, прежде всего, благодаря временному решению, принятому на съезде: правящий архиерей был заменен викарным епископом, и это произошло еще до вмешательства Синода. Как только конфликт достиг уровня иерархии, епископ Арсений защитил свою позицию, выступая за каноническую легитимность епархиального съезда, который его поддержал.

Серафим (Чичагов) стал архиепископом Тверским в марте 1914 года. Он сыграл активную роль в усилиях духовенства по оказанию помощи во время войны. В апреле 1914 года он упрекнул приходских священников в том, что они ведут себя «нерадиво, равнодушно, безжизненно» в деле организации приходских советов и попечительств для оказания помощи солдатским семьям[857]. Несмотря на его энтузиазм по поводу организационной работы приходского духовенства, Серафим не торопился предоставить ему автономию. В 1914 году он отменил выборы благочинных приходскими священниками, назвав такие выборы «незаконными и вредными»[858]. Серафим также был членом Синода и Государственного совета и проводил бо́льшую часть своего срока в качестве архиепископа за пределами епархии, выполняя соответствующие обязанности в столице. Частые отлучки, а также пренебрежительное отношение к приходскому духовенству, судя по всему, стали одной из причин той враждебности, которая и оказалась двигателем епархиального съезда.

Серафим приветствовал Февральскую революцию с энтузиазмом, прежде чем вернулся в свою епархию из Петрограда (новое наименование столицы, введенное, чтобы не было ассоциаций с германским врагом). В марте он сам созвал епархиальный съезд для обсуждения реформы церковной администрации, возможно стремясь перехватить инициативу у более радикальных элементов. Тем не менее, когда съезд собрался 20 апреля, тот быстро отказался от повестки дня, которую предложил Серафим. Делегаты обвинили Серафима в том, что он, с одной стороны, «чужд епархии, оставив ее в тяжелую минуту без руководства», а с другой стороны – «деспотичен… что он ввел полицейский строй в епархии… постоянно призывавший духовенство к борьбе с революционным настроением»[859]. Делегаты съезда проголосовали за замену Серафима избранным кандидатом из числа белого духовенства или даже мирян[860].

Несмотря на присутствие радикальных священнослужителей в рядах своего руководства, Тверской съезд не служил профессиональным интересам приходского духовенства. Председателем делегаты избрали Ф.