Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

повороту к власть имущим церковь и извлекла краткосрочные выгоды, такие как бюджетные уступки и укрепление своего привилегированного статуса, она пожертвовала авторитетом пастырей, которые стали восприниматься как еще более тесно связанные с репрессивным режимом. Представительство духовенства в Думе было превращено в дополнительный балласт для раздутого правого крыла, но при этом крайне правые не смогли мобилизовать социальные сети духовенства для поддержки сторонников самодержавия. Неспособность «православного патриотизма» создать правую клерикальную партию не может быть объяснена отсутствием организационных возможностей внутри духовного сословия, которое в то же самое время расширяло сферу активности пастырских объединений.

Православные священники не были «аполитичными», как это представлялось Булгакову в его критике манипуляций с голосованием среди духовенства. По отдельности многие священники выступали организаторами Всероссийского крестьянского союза и способствовали формированию местных отделений этой революционной организации во многих губерниях, в том числе Тверской[806]. В это же время многие другие священнослужители участвовали в митингах и погромах, устраиваемых группировками черносотенцев. Впрочем, совокупно приходское духовенство, особенно после 1907 года, не сыграло решающей роли в ходе российского эксперимента с представительной демократией. Грегори Фриз объясняет их политическую нерешительность разногласиями внутри духовного сословия по признакам богатства, образования и географии: «Возможно, самым ярким элементом церковной политики был не консерватизм или либерализм духовенства… скорее это было сосуществование обоих течений – неспособность церковников высокого и низкого уровня сплоченно бороться за старый режим или даже за новый»[807]. При этом приходское духовенство оказалось более чем способным преодолеть эти социальные и географические границы в своих кампаниях против бедности, неграмотности и голода. Церковная иерархия парализовала политический потенциал епархиальных сетей духовенства в контексте «трьетьеиюньской системы», но не нейтрализовала сами сети. Долгосрочным эффектом опыта думской эпохи стало обострение недовольства приходского духовенства монашеской иерархией. Когда в феврале 1917 года рухнул царский режим, это недовольство вызвало восстание против монашеской иерархии внутри церкви, а епархиальные сети послужили идеальными проводниками этой революции.

Глава 7

Революция в церкви

В своих мемуарах митрополит Евлогий описал епархиальный съезд на Волыни в 1917 году, где он был архиепископом с 1917 по 1918 год. В предыдущие полвека такое собрание созывалось по усмотрению епископа. В нем принимали участие священники, а в последние несколько десятилетий еще и церковные старосты. Но в 1917 году съезд был совершенно другим.

У нас, на Волыни (как и во многих епархиях в те дни), среди низших церковнослужителей, диаконов и псаломщиков, началось брожение. Вскоре их насмешливо прозвали «социал-диаконами» и «социал-псаломщиками». Они потребовали от меня спешного созыва Епархиального съезда для обсуждения текущих вопросов. Я согласился. Съезд собрался на Пасхе. В состав его кроме духовенства вошли представители: 1) от Красного Креста, причем меня, почетного председателя, и епископа Аверкия удалили из состава правления; 2) от Земства; 3) от военных организаций фронта и госпиталей… Перед началом занятий был молебен в церкви. Я сказал «слово» о новой жизни, об обновлении церковной жизни, потому что Церковь не оторвана от общенародной русской судьбы; закончил заявлением о том, что считаю свое присутствие на Съезде излишним, так как будет обсуждаться вопрос о желательности или нежелательности меня как управителя епархии[808].

В течение весны и лета 1917 года аналогичные епархиальные съезды духовенства и мирян состоялись во всех 67 епархиях Российской империи для обсуждения церковной реформы. Причем, как правило, без традиционного благословения епархиального архиерея. Евлогий был популярен на Волыни. Делегация в составе священника, дьякона, псаломщика и представительницы женской организации сообщила ему, что обвинения в черносотенстве и пособничестве старому режиму безосновательны, а потому он остается правящим архиереем[809]. Однако тем же летом не менее 15 других епархиальных съездов сместили своих епископов[810].

Многие православные христиане рассматривали Февральскую революцию как возможность разрешить давние проблемы, с которыми они сталкивались при царском режиме. Иерархия стремилась к административной независимости от светской бюрократии. Приходское духовенство возмущалось почти абсолютной властью, которой обладали епископы в своих епархиях. Мирян возмущало финансовое бремя поддержки духовенства и его учреждений, над которыми они имели весьма ограниченный контроль. Некоторые политики и интеллектуалы требовали демократизации церковного управления. В течение нескольких месяцев после Февральской революции церковь потрясло всеобщее восстание против всех форм церковной власти. Церковь пережила это восстание и с августа 1917 по сентябрь 1918 года провела Всероссийский церковный собор, который восстановил патриаршество и обсудил реформу церковного управления на всех уровнях. Конечный успех реформ зависел от способности сил внутри церкви достичь компромисса в разгар политической и церковной революции. Найти этот компромисс помог дискурс каноничности.

Как только синодальная система утратила политическую поддержку, возникли различные фракции с конкурирующими взглядами на церковную реформу. Начался хаос и на приходском уровне. Повсеместно миряне свергали своих священников. Некоторые нападали на них как на агентов старого режима, другие просто пользовались возможностью захватить приходскую землю[811]. В некоторых случаях прихожане свергали ими же избранных старост, чтобы завладеть вверенными тем приходскими средствами[812]. Этот хаос вызвал тревогу среди православных верующих, особенно среди духовенства, которые одновременно опасались развала церковных институтов и надеялись на перемены. Епархиальные съезды были призваны способствовать широкому обсуждению того, как можно реформировать церковь, сохраняя при этом «каноничность» – институциональную целостность в соответствии с православным церковным правом. Эти главные институты социальных сетей приходского духовенства, которые так долго не могли интегрировать церковь и общество, теперь помогали православному населению преодолеть глубокие разногласия и провести институциональную реформу в условиях разваливающегося государства.

О революционных церковных съездах лета 1917 года написано мало[813]. Наиболее полным исследованием на эту тему является монография Павла Рогозного «Церковная революция 1917 года». Рогозный называет солидарность епископата важным фактором сохранения церкви как единственного института царской России, пережившего революции 1917 года[814]. В настоящей главе мы обращаем внимание на еще один решающий фактор – пастырское движение, которое было сдерживающей силой в ходе церковной революции. Несмотря на все свои усилия по радикальному реформированию структуры церковной власти, приходское духовенство зависело от институциональной целостности церкви, которая подтверждала их статус как рукоположенных пастырей. Таким образом, в качестве руководителей и организаторов епархиальных съездов приходские священнослужители сопротивлялись явному нарушению норм церковного права. Съезды 1917 года пообещали сделать беспрецедентные уступки интересам мирян. Если бы все эти уступки были реализованы, материальная основа существования духовного сословия фактически оказалась бы разрушена. Они явились завершением процесса интеграции мирян в епархиальные сети приходского духовенства. Лидеры-клирики, поддержавшие эту окончательную передачу контроля над епархиальными ресурсами прихожанам, вероятно, руководствовались насущной необходимостью в поддержке церкви со стороны мирян