Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

умеренным правым, а Вячеслав Якубович из Минска – к фракции октябристов[749]. Как и их предшественники, левые священники во II Думе были едины в своей защите крестьянских интересов, включая перераспределение земли, и в резкой критике жестокой политики режима, особенно использования полевых военных трибуналов для быстрой казни революционеров. В своих воспоминаниях Евлогий вспоминал, как о. Тихвинский публично бросил вызов ему и епископу Платону в речи перед Думой: «Один из ораторов, священник Тихвинский, не говорил, а, вернее, кричал с трибуны: „Смертная казнь, господа, это страшная, это ужасная, это нечеловеческая месть!“ – и далее, обращаясь к нам, двум епископам (епископу Платону и ко мне): „Святители Божии, выйдите сюда на эту общественную трибуну и заявите, что смертная казнь противна Христу. Пусть никто не смеет оправдывать ее именем кроткого Спасителя… Господа, лучше быть судимым за милость, чем оправданным за жестокость“». Евлогий ответил, что он согласен, но убийства, совершаемые революционерами, были столь же оскорбительными для Христа[750]. Такая политическая активность снискала к таким священникам, как о. Тихвинский, признание среди рабочих и крестьян и вызвала тревогу среди церковной иерархии[751].

Раскрытие заговора ячейки эсеров с целью убийства царя предоставило синодальному руководству возможность подчинить себе священников-диссидентов. Заседание Думы, созванное 7 мая 1907 года для обсуждения заговора, бойкотировалось левыми депутатами, в том числе священниками Гриневичем, Бриллиантовым, Архиповым, Колокольниковым и Тихвинским. Последствием этого скандала стало заседание синодального руководства, по итогам которого 12 мая было принято постановление «О священниках, состоящих членами Государственной думы и принадлежащих к крайним революционным партиям». В резолюции утверждалось, что, присоединившись к бойкоту, священники явно отказались отвергнуть идеи потенциальных цареубийц, что несовместимо с саном священника. Таким образом, Синод потребовал, чтобы они публично отказались от членства в партиях, призывающих к изменению существующей структуры власти[752]. Когда их вызвали к митрополиту Антонию (Вадковскому), все священники отрицали формальное членство в левых партиях, утверждая, что они просто присоединялись к фракциям как независимые депутаты. Антоний запретил им сотрудничать с левыми партиями и предложил присоединиться к умеренным октябристам или добровольно снять сан. Гриневич подчинился, отказавшись от принадлежности к трудовикам. Однако Колокольников, Архипов и Тихвинский отказались как изменить свою политическую позицию, так и отречься от священного сана. Они, а также кадет о. Бриллиантов, который не пошел на встречу с Антонием, были запрещены в служении, а затем лишены сана[753]. Петров также был лишен сана после периода заключения в монастырь за критику митрополита[754]. Лишение сана означало не только конец их церковной карьеры в качестве пастырей, но и прекращение работы в качестве депутатов Думы. По закону священники, как и государственные служащие, не могли ни голосовать, ни баллотироваться после увольнения со службы. Некоторые из них освоили новую профессию и продолжили свою политическую деятельность в другом качестве. Петров стал странствующим лектором, а затем был восстановлен в сане священника Всероссийским церковным собором[755]. Тихвинский нашел работу военного врача, а затем сыграл ведущую роль в тверской «епархиальной революции» летом 1917 года[756]. Однако в 1907 году лишение сана этих депутатов положило конец свободному участию православного приходского духовенства в думском эксперименте.

Политическое лицо православного пастыря изменилось после 1907 года, как и сама Дума. Император распустил II Думу 3 июня после того, как она отклонила требование министра внутренних дел Петра Столыпина об исключении 55 депутатов – социал-демократов, подозреваемых в подготовке насильственного восстания. Он также подписал новый закон о выборах, который резко сократил представительство крестьянства, городских центров и нерусских национальностей и увеличил представительство помещиков, чтобы создать более лояльную и послушную Думу. Священникам снова пришлось объявлять о новом избирательном законе в своих приходских церквах[757]. «Третьеиюньская система» была внедрена в церкви путем выделения избирателей из духовного сословия в отдельную курию, которая могла быть изолирована от радикальных элементов вне духовного сословия, чтобы ее было легче контролировать. Церковные выборщики, которые будут голосовать в избирательном собрании каждой губернии и баллотироваться на места в Думе, теперь будут избираться исключительно другими священнослужителями на благочиннических собраниях и епархиальных съездах. Как показывают наблюдения Булгакова, приведенные в начале этой главы, такой порядок позволял епархиальным архиереям отслеживать и контролировать весь процесс голосования. Государственные и церковные власти ограничивали политическое самовыражение приходского духовенства, использовали созданные им социальные сети.

Аргириос Пизиотис в своей диссертации «Православие против самодержавия» пролил новый свет на участие духовенства в III и IV Думах. Он выявил доклады московского священника Иоанна Восторгова обер-прокурору Петру Извольскому о попытках подавления инакомыслящих избирателей среди духовенства в губерниях по всей империи. Восторгов был выдающимся миссионером, который путешествовал по Сибири и Средней Азии в качестве представителя Синода для проверки религиозного образования, миссионерской работы и условий жизни среди православных поселенцев[758]. Он также был видным политическим активистом правого толка, плодовитым писателем и оратором. Как «православный патриот» Восторгов выступал за тесный союз между церковью и самодержавием[759]. В 1907 году он предпринял еще одну миссию от имени Синода по наблюдению за выборами духовенства в III Думу по всей Европейской России. Восторгов сотрудничал с епархиальными архиереями и начальниками губерний, чтобы обеспечить выявление и отстранение от выборов политически неблагонадежных священников. Из Симбирска, например, Восторгов сообщал: «На последнем избирательном съезде среди священников не будет крайних левых, даже если они дойдут до избирателей: всем им будут даны поручения и вызовы из города»[760]. Из Тверской епархии он сообщил о еще более тщательно продуманной кампании принуждения и запугивания. Председатели местных съездов духовенства были вызваны к епископу, который поручил им составить списки лояльных и диссидентских священнослужителей в своих округах. Последних следовало исключить из избирательного процесса, оставив их на приходах или отправив куда-либо с поручениями. Любые левые священники, которым удавалось быть избранными в качестве выборщиков, впоследствии не были допущены в город Тверь во время выборов[761]. Эти меры гарантировали, что все три депутата-клирика, которых тверское избирательное собрание направило в III Думу, были надежными консерваторами. Это были священники Гумилин, Троицкий и Куприянов[762]. Приходское духовенство сопротивлялось этим ограничениям его политической деятельности. В 1912 году, например, уездный капитан полиции Тамбовской губернии сообщал: «До выборов уполномоченных некоторые из благочинных дали мне слово, что указанные под № 10 и 24 („неблагонадежные“ священники Никифоров и Крылов) отнюдь не попадут в уполномоченные, между прочим, они оказались выбранными… Духовенство, не стесняясь, высказывало недовольство на те тесные рамки по выборам в Государственную думу, в какие оно поставлено высшей властью»[763].