Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

во время революции. В краткосрочной перспективе это способствовало усилению роли мирян в институциональной церкви и снижению уровня анархии в приходах. Шаги приходского духовенства по достижению социальной интеграции в рамках канонических норм во многом способствовали сохранению церковного единства.

В настоящей главе рассматриваются дебаты по поводу церковного права, которые имели место в конце XIX века. В центре внимания – дискуссии о представительных учреждениях приходского духовенства и их месте в канонической структуре церкви. Затем рассматривается продолжение этих дебатов в контексте епархиальных съездов 1917 года в Твери и Москве. Съезд в Твери был особенно радикальным после драматических революционных событий в этом городе, включая жестокое убийство губернатора Николая фон Бюнтинга 2 марта[815]. Он был уникален еще и тем, что потребовал отставки известного архиепископа Серафима (Чичагова) и признал местоблюстителем тверской кафедры Арсения (Смоленца), викарного епископа Старицкого[816]. С помощью этого иерарха тверские епархиальные революционеры все лето 1917 года вели переговоры с Синодом в надежде добиться признания своей повестки как канонически легитимной. Московский съезд также сверг правящего архиерея, и эта епархия стала центром церковной реформы в национальном масштабе. Затем там же состоялся Всероссийский съезд духовенства и мирян – общенациональное собрание представителей революционных епархиальных съездов. Этот съезд оказал мощное влияние на последовавший за ним Собор в Москве.

Каноничность

Православное каноническое право касается регулирования многих аспектов церковной жизни, таких как брак, вхождение в церковь, поведение духовенства и структура церковной власти. Основными источниками православного канонического права являются Новый Завет, Апостольские правила, правила Вселенских соборов и некоторые высказывания отцов церкви. Каноническое право, сформированное на основе этого материала, было обобщено в Номоканоне патриарха Фотия в IX веке[817]. Этот сборник церковного и византийского гражданского права был переведен и стал славянской Кормчей книгой, появившейся в средневековой Руси в нескольких вариантах между XI и XIII веками[818]. Однако этот средневековый сборник так и не был адаптирован для использования в России. Вместо этого в эпоху модерна о намерении контролировать церковное управление заявила царская власть. В синодальную эпоху четкого разделения между каноническим[819], гражданским и уголовным правом не существовало. Нормы канонического права применялись, например, к браку и разводу, в то время как уголовное право – к расследованию проступков священнослужителей[820]. Дублирующие, а иногда и противоречивые правительственные постановления, синодальные указы и канонические нормы создавали возможность епископу реализовывать свою личную власть в епархии почти без ограничений[821]. Однако рамки, в которые синодальная система ставила иерархию в целом, спровоцировали требование прояснить канонические нормы. Практика перевода епископов из одной епархии в другую в качестве наказания, которая резко участилась при Николае I, часто критиковалась как неканоничная[822]. Апелляции к каноническому праву делались и для обоснования права церкви управлять своими религиозными и административными делами независимо от вмешательства государства. Однако из‑за отсутствия независимого арбитра, который мог бы сказать, что канонично, а что нет, церковное право оставалось слабым источником авторитета.

В 1850‑е годы высокопоставленные иерархи стали призывать к проведению общецерковного собора, на котором можно было бы независимо от Синода обсудить реформу церковного управления[823]. Движение черпало вдохновение из концепции «соборности» – теории церковной власти, основанной на коллективном принятии решений по образцу Вселенских соборов[824]. Славянофилы, православные философы и богословы-миряне популяризировали и развили это понятие соборности. Сам термин был взят из славянского перевода Символа веры, где слово «кафолическая» (или «вселенская») применительно к церкви было передано как «соборная», что использовалось для выражения идеала непринужденного единства христиан[825]. Православные интеллектуалы призывали к свободе иерархии собираться независимо от тщательно контролируемого государством Синода из 12 иерархов и предлагали сформировать новый Высший церковный совет, наделенный полномочиями интерпретировать каноническое право. Славянофилы, в свою очередь, приписывали соборность другим формам добровольных собраний, в том числе крестьянской общине. Таким образом, концепция соборности стала источником новых идей о церковном управлении, которые не ограничивались рамками монашеской иерархии. Например, московский протоиерей А. М. Иванцов-Платонов в серии статей, опубликованных в славянофильской газете «Русь» в 1882 году, утверждал, что соборность должна служить руководящим принципом церковного управления на всех уровнях – от приходских собраний до епархиальных съездов и епископских советов. Созыв Собора должен был стать кульминацией этой обширной системы участия[826]. Всеобъемлющее понимание соборности подразумевало такое видение церковной реформы, при котором каноническая власть определялась бы через широкое участие. Большинство представителей иерархии были сторонниками другой модели.

В середине XIX века изучение канонического права в России находилось в зачаточном состоянии и потому определялось в основном полемикой вокруг конкурирующих взглядов на церковную реформу[827]. В трудах первых российских исследователей канонического права наиболее заметное место занимали споры о желательной модели отношений между государством и церковной иерархией, но уже вскоре встал вопрос о соборном церковном управлении и участии в нем лиц не в архиерейском сане. Многие канонисты позднеимперской России считали, что в церковное управление следует ввести «выборное начало», то есть чтобы православная община могла участвовать в собственном управлении через выборных представителей. Например, Е. Е. Голубинский, профессор канонического права в Московской духовной академии, утверждал, что личная власть архиереев в пределах их епархий неканонична и что необходимо, «чтобы состоящие при епископах члены коллегий, именуемых у нас теперь консисториями, имели голоса не совещательные только, а совершенно такие же решающие, как и голоса самих епископов»[828]. Василий Мышцын, другой профессор Московской духовной академии, пошел еще дальше, утверждая, что в реформированной церкви апостольский авторитет архиерея должен поддерживаться активным участием всей епархиальной общины. Его комментарии указывают на важность для канонического права понятия соборности, которое Мышцын считал тесно связанным с каноничностью: «Соборно-канонические начала требуют, чтобы новое учреждение [епархиального управления] было органом не епископской власти, а всей епархии»[829]. Критики этой версии соборности утверждали, что каноническое право формулировалось апостолами и их преемниками, а не посредством широкого участия. Например, Николай Суворов, профессор канонического права в Московском университете, отмечал, что неепископальные участники Вселенских соборов выступали в качестве советников епископов, но никогда не в качестве членов с правом голоса[830]. Защитники апостольской власти иерархии часто рассматривали движение за более широкое участие в церковном управлении как результат фетишизации современных политических идей «земцев-конституционалистов»[831]. Однако, как утверждает Косар, «выборное начало многими рассматривалось как инструмент достижения соборности», а не как самоцель[832]. Многие православные интеллектуалы и представители духовенства стремились к переосмыслению апостольской власти на более соборной основе.

Николай Заозерский (1851–1919), еще при жизни ставший влиятельным ученым-канонистом,