Генрих Ягода. Генеральный комиссар государственной безопасности - Леонид Михайлович Млечин

укрепилась пролетарская диктатура и как никогда велика мощь советской страны, когда усилиями всей партии и напряженной работы органов ОГПУ разгромлено подполье контрреволюции, – сохранение государственной безопасности должно быть основано на строжайшем соблюдении революционной законности.

Мы не можем, и нам никто не позволит работать так, как мы работали раньше. Практику и методы периода борьбы с массовой контрреволюцией, от которых многие товарищи никак не могут отвыкнуть, надо решительно отбросить. Для того чтобы своевременно вскрыть и ударить по действительному врагу, нужна очень тонкая, тщательная и глубокая агентурная работа наших органов, иначе мы рискуем проглядеть врага. Это должен понять и твердо усвоить каждый из нас.

Контрреволюция разбита, но не совсем добита, недобитые остатки ее изменили свою тактику. Новая обстановка в стране заставляет эти остатки контрреволюции искать новых путей, идти в глубокое подполье. Тщательная маскировка под советских людей для того, чтобы тихой сапой продолжать борьбу с советской властью – вот что типично для тактики контрреволюции всех мастей.

Некоторые товарищи могут неправильно понять установку о строжайшем соблюдении революционной законности и о продуманном подходе к арестам в том смысле, что лучше и спокойнее всего никого не арестовывать. Само собой разумеется, что это было бы грубой политической ошибкой.

Речь идет не об ослаблении борьбы. Все наши работники должны твердо и четко усвоить себе незыблемое правило, что каждый арест должен быть обоснован и подкреплен фактическими данными. Надо обеспечить такое высокое качество следствия, чтобы враг был изобличен и не мог это следствие скомпрометировать.

Вредительские организации, которые мы имели в 1928–1929 годах, изжили или изживают себя, во всяком случае, в том виде, как мы привыкли их видеть. Теперь основными являются шпионско-диверсионные организации, делающие ставку на прямое уничтожение наших социалистических предприятий, особенно предприятий и сооружений оборонного значения. Если сейчас не летят на воздух заводы, это не потому, что мы прекрасно работаем, а потому, что каждая шпионско-диверсионная организация считает, что взорвать заводы нужно тогда, когда начнется война.

Следствие. У многих товарищей отсутствие улик или неумение использовать их, недостатки интеллектуального развития восполнялись силой власти.

Получалось так: сидит арестованный специалист, а работает над ним уполномоченный, который ничего не понимает, фабрики и завода он вообще не видал. «Для меня по существу безразлично, можешь и не сознаваться, – говорит он, – все сознались, показания дали, но если расскажешь, может быть и помилуют». К этому сводится весь разговор. Максимальный аргумент, который предъявлял такой уполномоченный – это: «Вас расстреляют». И это иногда делали старые товарищи.

Вот, например, Леванов, который при допросе дал заключенному документ о том, что «если ты сознаешься, я тебя пощажу». Такой документ позор – для чекистов. Когда его спросили, зачем он это сделал, он ответил: «Я хотел, чтобы он сознался». Кстати, тот так и не сознался, даже несмотря на такую замечательную записку.

Правильно такое следствие, или нет? Нет, неправильно, преступно. Неуменье вести следствие и отсутствие улик приводило к тому, что систематическая, терпеливая и тщательная работа по изобличению арестованного изо дня в день подменялась общими уговорами сознаться. Это прямое нарушение процессуальных норм и дает почву для отказа осужденного от своих показаний и опорочивания следствия.

Между тем, если фиксировать все допросы и протоколы, методически изобличать обвиняемого, то это обеспечивает и успех следствия и дает возможность быстро отмести попытку оклеветать следствие. Давайте так делать: берете человека и сразу же после анкетных данных должны записать его показания. Вообще, не может быть допросов без фиксирования показаний в протоколах.

Безответственность сказывается и в соблюдении сроков следствия, и в проверке целесообразности содержания человека под стражей. Каждый начальник считает позором для себя освободить раньше срока: если сел, то сиди полтора-два месяца, пока прокурор не «капает». Каждый неправильный арест играет на руку классовому врагу, что мы собственными руками создаем советской власти врагов.

Разве у нас при следствии нет случаев грубого обращения, даже применения «мата»? А кто вам дал право на это? Не говоря о недопустимости ругани вообще, но ведь пока он не осужден, он – гражданин Союза. Вы иногда кричите на арестованного. Это от бессилия. Следователь, который вооружен уликами, чувствует за собой всю силу партии, мощь страны, знает, что бесполезно кричать на человека, сидящего у вас в руках, за решеткой. Кричать о том, что вы его расстреляете или угрожать ему – это трусость. Нужно спокойно, терпеливо, со знанием дела доказать ему его виновность, и с сознанием своей правоты изобличать его в тех преступлениях, которые он совершил.

Враг у нас часто уходит от изобличения. Почему? Потому, что мы неумело, наивно ставим вопросы. Может быть, вы скажете, что мне очень легко говорить с трибуны. Конечно, это легче, чем допрашивать. Я знаю все трудности в работе, я знаю, что человек на такой работе выматывается и после этого становится мочалой, но это не дает вам никакого права делать глупости.

Были у нас и случаи подлога следственных документов, протоколов допросов, обвинительных заключений. Большинство виновных в этих преступлениях мы расстреляли. Но бывает и преступная халатность. Возмутительно, что вы иногда пишите в обвинительном заключении факты, не соответствующие совершенному делу.

Я уверен, что вы все даже не знаете процессуальных норм, а они нам очень нужны. Больше скажу. Вы даже не знаете, что нам дозволено и что нет. Есть закон от 1922 года о правах прокурорского надзора за ОГПУ, который и сейчас распространяется на НКВД. Знаете ли вы его? Нет, не знаете. Если бы знали, тогда не устраивали бы с прокурором того, что делаете. Если мы, борцы с контрреволюцией, если мы строго соблюдаем революционную законность, то в чем заключается в этих условиях работа прокурора? Работа прокурора заключается в том, что он наблюдает за соблюдением основ революционной законности, направленных против классового врага.

Успехи в борьбе вы раньше определяли количеством арестованных. Это и тогда было неправильно, но поймите, что сейчас не требуется количество дел. Только те дела будут расцениваться как достижение в борьбе с контрреволюцией, которые будут переданы в суд и закончатся обвинительным приговором.

Но чтобы дело отвечало требованиям судебного разбирательства, надо обеспечить высокое качество следствия. Надо с первых шагов дела иметь в виду перспективы следствия. Мало выявить контрреволюционные намерения или действия, надо каждый выявленный факт тщательно перепроверять. Заранее намечать возможных свидетелей, документировать факты. Следствие надо вести так, чтобы правильно оформить все следственные документы, строго соблюдать процессуальные нормы, не давать повода скомпрометировать следствие. Если раньше нам прощали ряд промахов, то сейчас эти промахи будут непростительными.

Следственная работа – очень