Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова

Нет, не пойдут они на уничтожение Ордена. И не узнают ничего.

Не должны.

И Эваринол Родаль ласково погладил кончиками пальцев прозрачное стекло. Стекло, за которым таились его надежды на богатство, власть, процветание…

Смерть?

А это далеко не самое страшное, что может случиться с человеком. И магистр ее не боялся. Смерть — это миг. А вот увидеть падение своего детища… вот это было его истинным страхом. Так что…

Ах, как же хороша эта рака. И жаль, что нельзя полюбоваться всласть на ее содержимое.

Но — не стоит рисковать понапрасну. Вряд ли кто-то другой так успешно воплотит планы магистра в жизнь, как сам Родаль. Ему нельзя умирать.

Он нужен ордену и миру!

* * *

— Мишенька, миленький…

Аксинья у него на шее висла, ровно камень какой, тяжелый, неподъемный, да и ненадобный настолько, что Михайла аж зубами скрипнул.

— Ксюшенька… радость моя!

— Мишенька, мы и не видимся, почитай, совсем! Не могу я без тебя, с ума схожу!

Ижорский чуть не ляпнул, что там ума особо-то и не было! Откуда ему взяться? Смешно даже!

Промолчал, зубы так стиснул, что едва не покрошились до десен.

— Мишенька, днем я при Усте неотлучно, сестре я постоянно надобна, а на ночь в своей каморке, — называть вполне уютную горницу каморкой не стоило, но Аксинье все, что не царские покои, бедным казалось. — Не придешь ко мне? Посидим, поговорим, — в голосе Аксиньи прорезались завлекающие нотки.

Михайла хотел, было, отказаться, а потом подумал — Устя рядом будет. Может, и увидеть ее удастся? Так-то к царевичевым невестам и не подпускали никого!

— Приду, Ксюшенька.

Аксинья расцвела.

И невдомек ей было, что Михайла все это ради Устиньи делает. Ради того, чтобы пусть не увидеть ее, но хоть рядом побыть, знать, что за стенкой она, можно руку протянуть, дверь толкнуть, войти…

Нельзя!

Ничего, подождет Михайла сколь надобно. А Устю свою никому не отдаст!

У Аксиньи он сидел, а сам прислушивался. Но из-за стены ни звука не донеслось, ни шороха. И невдомек парню было, что Устя сидит на лавке и Бориса ждет. Ждет, а потом забывается тяжелым дурнотным сном. И просыпается, и снова погружается в дремоту, и опять вскидывается…

Марина?

Ой, не только она тут ведьмачит!

Неладно в палатах, еще как неладно! Для такого шесть ведьм одновременно колдовать должны, не одна Марина. Рано, ой как рано успокаиваться…

* * *

И в то же время, неподалеку, в палатах царских, ворожба творилась.

Сидела ведьма над жаровней маленькой, травы туда сыпала, бормотала не пойми что, потом волосы в огонь полетели, темные, прямые — позеленело пламя, потом алым стало — и наново рыжим, обыкновенным.

Ведьма с досады зашипела, в огонь плюнула.

Не получалось у нее наново аркан набросить, хотелось, да не получалось.

И волосы Бориса результатов не дали.

Знала она о таком, ритуал проводился, и все отторгнутые ранее части тела бесполезны становились, что читай над ними заговоры, что не читай — не получится у тебя ничего.

Кого ж Борька нашел себе — и где⁈ Когда и успел только, негодяй⁈

И аркан с него сняли, и приворот, и наново накинуть его не выходит, и ночует он в храме, а туда ведьме не пробиться, нет у нее такой силы… делать-то что⁈

А получается, что делать она ничего и не может, перекрыли ей дорожки. Не все, да для других куда как больше времени требуется.

Знает ли о ней Борис? Может, и догадывается о чем, а может, просто бережется, или ждет чего.

Простые способы быстрые да легкие, а сложные много времени требуют, тщательной подготовки… есть ли это время у ведьмы? Али Борька еще чего удумал?

Не знала ответа ведьма.

Понятно, что не смирится она с поражением, что дальше пробовать будет, что добьется она своего… когда⁈

Очень мало у нее времени.

* * *

Поутру Устя у себя сидела, как раз шарф доплетала кружевной. Может, царице подарит, а может, и не подарит. Хоть бы оно и положено, и правильно было бы, а не хотелось. Казалось ей, что слишком много тепла вложено в эту вещь. А царице Любаве не тепло надобно, ей власть дорога пуще жизни.

Аксинья рядом сидела, трещала ровно сорока.

— … рунайку, говорят, увозить будут скоро… государь ей даже монастырь выбрал…

Устя кивала, но сама ничего не говорила, за Бориса переживала, понимала она, что не просто так все будет.

Развод для царя дело серьезное, государственное, тут много формальностей соблюсти надо, и все чисто быть должно. Лекари уже заключение дали о том, что царица припадками страдает, и о ее возможном бесплодии тоже.

Боярская дума собиралась уж.

Поругались, конечно, как без того? Потом еще раз собрались — и приговорили, что надобно рунайку в монастырь! А государю — жениться наново, и как можно скорее!

Борис с боярами согласился, и пообещал, когда его сейчас разведут без помех, он до конца года женится. Да не на ком-то, а на боярышне.

Найдет себе невесту из тех, что сейчас в столице, не объявлять же еще раз отбор? Это и неприлично как-то даже, второй раз за год государство баламутить.

Бояре подумали, о своих доченьках вспомнили — и тут же приговорили, что разводу быть! Даже боярин Ижорский, с незамужней дочкой — и то согласился! Хотя уж его-то страшилище на отбор и не брали никогда! Где это видано — не баба, а доска, на такой, небось, все ребра отобьешь! Приличная баба она ж должна быть кругленькая, мягонькая! А эта что?

Страшилище тощее! Тьфу!*

-* к ужасу моделей, окажись любая из них лет пятьсот назад — их бы никогда не взяли замуж. Совсем другие вкусы тогда были. Прим. авт.

Борис порадовался, и теперь очередь за патриархом была, и за самой Мариной, конечно.

Так-то, будь она боярышней росской, и дел бы не было, но она — княжна рунайская. Чтобы ее княжество в состав Россы вошло, условия соблюсти какие-то требуется.

Устя точно не знала, но наверное, Борису тяжело приходилось, потому и не виделись они, потому и не находилось у него время для Устиньи. И не надобно покамест, главное, что ведьму от него убрали, что жив он, что рядом — что еще надобно для счастья⁈

А Аксинья… ей бы сплетни собирать, она и довольна будет.

В дверь постучали.

На пороге Танька