Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова

— Отведай, боярышня, с поварни принести приказали всем невестам царевича.

А на подносе пироги пышные, и пахнут так…

Помнила Устя пироги эти, ой как помнила!

Поднос взяла, Таньку кивком поблагодарила.

— Ася, дверь закрой!

Аксинья дверь закрыла, и к пирогу потянулась. Устя на нее смотрела спокойно, но сама куска с блюда не брала.

— А ты что ж? Устя?

— Не хочется мне, Асенька, не голодна я что-то…

— Ну, как знаешь.

Аксинья три пирога съесть успела, прежде, чем в сон ее заклонило. Девушка на лавку присела, зевнула.

— Пойду я, Устя?

— Да ложись здесь. Небось, недоспала ночью, о любви мечтала, — усмехнулась старшая сестра.

Аксинья еще раз зевнула.

Сонное зелье действовать начало, разговаривать — и то трудно было. Устя видела, как Аксинья ноги поджала, легла — и засопела тихонько.

Боярышня ее на лавку уложила поудобнее, одеялом укрыла малым не с головой, только косу выпростала, свечу погасила, сама в тень отступила, изготовилась.

Не для хорошего ее сонным зельем опоили в новой жизни, это уж точно! А для чего?

И часа не прошло — скрипнула дверь. Снова крысиная мордочка показалась Танькина, и снова Устя свою неумелость прокляла!

Будь она волхвой, знай она побольше, она бы сейчас так сделала, чтобы эта дрянь ей рассказала все! А она только ждать да наблюдать может!

Убить-то Таньку можно, да что от ее поганого трупа пользы? Знаний с того не прибудет, а шума будет много, а то и беды тоже. Проще подождать, да посмотреть, что к чему!

А смотреть долго не пришлось.

Устя с Аксиньей похожи, рядом их различить можно, а вот так, в полумраке под одеялом, что ты поймешь? Коса рыжая, комната боярышни, одежда богатая. А что боярышень Заболоцких две — не думает о таком подхалимка гадкая. И мысли не допускает, что пироги Аксинья съела, сама бы Танька в жизни не поделилась, вот других по себе и меряет!

А делать что будет гнусная гадина?

Вот над Аксиньей наклонилась, ножницы в руке сверкнули.

Устя напряглась, мало ли что задумала царицына подлиза. Но — нет, не произошло ничего опасного. У Аксиньи только локон срезали, по сторонам огляделись — и прочь из комнаты!

Устя за ней не пошла.

Нет, не боялась она, что сестре вред причинят. Скорее к Федору ее приворожить попробуют, или отворожить от нее Федора. Такое вреда не принесет. Более того, когда локон от одной боярышни, а имя другое заговаривают — и от приворота пользы не будет, не сработает он. Разве что самую чуточку.

Покушения на себя Устинья не боялась ничуточки, в тот раз ее не убили, и в этот не должны.

Или…?

Ведь погибла же глупая Верка?

Было такое. Но с Веркой Устя не о том думала, а сейчас… сейчас есть у нее время.

Устя к сундуку своему подошла, достала из него нож. Остальное есть все.

Огонь живой горит, чаша с водой найдется, пару капель крови она от Аксиньи получит, того и довольно, ей больше ничего и не надобно. Вот бы зелье сонное крепким оказалось! Хотя Усте много времени и не надо.

Недаром она у бабушки узнавала, что делать надобно и у Добряны спрашивала.

Сильно ее смерть Верки задела, очень сильно. А ведь вот так и ее достали бы, и любого из родных ее, и детей, и… и Бориса. Устя хотела защитить себя и своих близких, и могла это сделать. Хватило б силы!

Сейчас она ритуал на Аксинью сделает, а потом, когда хватит силенок, и на себя повторит. Пусть потом плачутся злодеи… сами и виноваты будут!

Глава 10

* * *

Если бы кто видел, что творит Устинья… ведьмой бы ее тут же обозвали, и заслуженно.

Поди, отличи ведьму от волхвы, сейчас-то, когда Устя ворожила, лицо ее казалось страшноватым даже.

Куда-то ушла юношеская свежесть, запали глаза, ввалились щеки, казалось, что Усте не семнадцать, а семьдесят. А может, и поболее, страшненько она выглядела, недобро, да и мало доброты в волшбе защитной, справедливость есть, зеркальная, но не благодать.

Боярышня первым делом вырвала у Аксиньи длинный рыжий волос. Сестрица родимая даже не шевельнулась во сне, и Устя аккуратно кольнула ее в палец, потревожила немного, да через минуту перевернулась Аксинья на другой бок и спать принялась дальше.

Выступила капелька крови, в которой Устя волосок и вымочила.

И заговорила тихо, медленно, раздельно, в каждое слово силу свою вкладывая.

Матушка Жива, силой твоей взываю, тебя о помощи прощу, милости твоей ищу.

На чадо Божие, Аксинью, Алексея дочь, враг мученический венец одеть пожелал, зла ей хочет, извести прочит.

Чадо твое защищаю, от порчи закрываю.

Пальцы Устиньи принялись завязывать узлы на длинном волосе.

Как первый узел вяжу, так уши ее защищены будут, не подберется к ним вражье слово худое. Второй узел — для глаз ее, да не сомкнутся веки ее, третий узел для рта, да не оборвется голос ее, четвертый узел для носа, да не заткнут его, пятый узел для ног, да не подкосятся они, шестой узел для рук, да не дрогнут они, седьмой узел для членов ее, да будут они крепки и послушны, восьмой узел для тела ее, да подчинится оно разуму, девятый узел для разума, да не помутится он от зла и чужой ненависти!

Девять узелков заняли свое место на волосе. Устя поднесла его к огню в плошке с углями.

Как волос горит, так и проклятье сгорит, так и произнесший его гореть будет адским пламенем, покоя не знать, душой не отдыхать, места спокойного не ведать, жизни не радоваться.

Волос горел и противно вонял паленым, Устя не обращала на это внимания, продолжая сжигать его. Потом собрала частичку пепла и опустила руку в чашу с водой.

Как вода пепел унесет, так и порча от Аксиньи уйдет, ее не найдет, обратно вернется, колдуну улыбнется. И не уйдет никуда он от зла своего, не попустит его, не будет ему спасения и исцеления. А будь слово мое крепко, и ныне, и присно, и во веки веков. Скрепи его, Жива-Матушка!

И ярко-ярко взметывается огонь в плошке.

Богиня услышала.

Богиня скрепила Устины слова.

Девушка посидела несколько минут, устало опустив голову на