Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский

А сама маленькая Зумруд, смущаясь, говорит, что мечтает стать циркачкой…

Добраться до Цовкры непросто, зато уже сама дорога настраивает на волшебный лад. Подъезжаешь к самому длинному в республике Гимринскому тоннелю со стороны Буйнакска – небо обложено серыми тучами, накрапывает мелкий дождик. Четыре с лишним километра под горой – и выныриваешь в ясную летнюю синь, словно перенесся неведомо куда то ли в пространстве, то ли во времени. Но вот наконец и лакские горные районы, где водители попуток могут сделать часовой крюк, чтобы подвезти незнакомого человека, не забыв до отвала его накормить. Какие бы потрясения ни случались внизу, сюда доходят лишь отголоски.

– Что такое ваххабизм? Наши сельчане даже не знают, – пожимает плечами носатый лакец. – Кто хочет, молится для чистоты души, а другим мы не навязываем. Где, в какой религии сказано, что нужно убивать людей? Правда, порой бывает – кто-нибудь нарушил закон, подрался с полицейским, испугался тюрьмы и убежал. Его сразу называют ваххабитом. А он и намаз-то делать толком не умеет.

Горы, средневековые ограды в селениях, каменные арки – все это больше напоминает не Кавказ, а Гималаи. Убери надписи на русском и вездесущие «Лады» – и покажется, что не Россия это, а север Индии или Непал. Здесь еще сильны традиции древнего язычества, и весной лакцы, несмотря на осуждающее перешептывание соседей, широко отмечают праздник первой борозды и Новруз, корни которого уходят еще в эпоху огнепоклонников. Недаром само название Цовкра переводится как «знающие огонь». А порядковый номер ей присвоили потому, что неподалеку находится Цовкра-2, расположенная на таком крутом холме, что кажется – скромные жилища громоздятся друг на друга, сливаясь в один многоэтажный дом.

Раздолбанная попутка с паром, валящим из-под капота, бойцовым петухом в багажнике и крышей, обильно посыпанной сахаром – чтобы лучше продавалась, домчала меня до цели и остановилась, как загнанная лошадь, посреди села, возле мемориальной таблички с долгим перечнем отважных пехлеванов, прославивших советский цирк. Рассказывают, что в 1935 году четверых молодых цовкринцев, выступавших по Кавказу с любительскими представлениями, заметил директор киевского цирка Давид Семенович Вольский. Пораженный мастерством канатоходцев, он пригласил их учиться в цирковой школе, причем общаться приходилось через переводчика – русским языком колхозники почти не владели. Так лакские пехлеваны сменили рыночные площади на круглые манежи.

Первая труппа называлась «4-Цовкра-4». Что они только не вытворяли! И танцевали на канате лезгинку, и вставали в шпагат с партнером на голове, а вершиной мастерства были прыжки на плечи друг другу с установленной прямо на канате подкидной доски – так, что получалась живая вертикальная колонна. В сорок первом артисты собрались добровольцами на фронт, но двоих из четырех в армию не взяли по состоянию здоровья – переломы, трещины в позвонках… Даже гибель одного циркача на войне не остановила победное шествие пехлеванов. Подрастало новое поколение – на всю страну прогремел номер, в котором вместе с отцом участвовали сразу семь дочерей!

– Знаменитый Гаджикурбанов выбирал здесь для цирка молодых ребят. Если боялись, мог и кнутом поучить, – вспоминают в ауле. – И сделал хороших артистов, знаменитых канатоходцев.

На гастролях советского цирка Париж покорил цовкринец Магомед Магомедов, который нес вверх по наклонному тросу свою жену – оперную певицу, исполнявшую во время восхождения классические арии. Поклонники труппы подсчитали, что артисты за каждое выступление проходят по канату не менее километра, а ветераны цирка давно преодолели планку в сорок тысяч километров, обогнув весь земной шар…

В доме Рамазана Гаджиева меня встретил накрытый стол, за которым сидели, закусывая водку вареными стручками гороха, трое кавказцев, удивительно похожих на персонажей «Кавказской пленницы». Несколько часов назад здесь принимали известную телеведущую из Москвы. Вот только спортсменки и комсомолки нынче уже не те.

– Представляешь, она у нас тут курила! – изумленно вытаращив глаза, поведал огромный лакец по имени Марсель.

Для любого кавказца курящая женщина – это дикость. Он может не подать вида, но потом еще долго будет обсуждать, сокрушенно цокая языком, невоспитанность понаехавших на Кавказ москвичей, которые не знают местных обычаев и ведут себя порой, как дикари.

– Ты меня что, записывать будешь? – Марсель недоверчиво уставился в диктофон. – Тогда подожди.

Он зачем-то пригладил волосы и воротник, сказал: «Поехали!» – и принялся вдохновенно травить байки про то, как в стародавние времена влюбленные юноши и девушки из села ходили на свидания через горное ущелье по туго натянутому канату. Неумелые пехлеваны срывались и гибли в пропасти. Так благодаря естественному отбору в ауле остались лишь профессионалы каната и балансира. Марсель все больше увлекался, перескакивая через столетия от доисторических романтиков к хитрецам, улепетывавшим по воздуху в неприступные ущелья от войск Чингисхана, а от них – к циркачам, искусству которых рукоплескал сам Поддубный.

Во время особо драматической паузы в разговор робко вклинился другой собутыльник.

– Когда я был акробатом в цирке… – тоненько начал он.

– Да не заливай ты, брат! – богатырски хлопнул его по плечу Марсель. – Никогда ты в цирке не работал…

– Совсем Иван спьяну заврался, – добавила смеющаяся хозяйка.

– Иван? – удивился я.

– Это они, когда трезвые, – Марсель и Магомед. А как выпьют, я их зову Иваном и Володей.

– Я поднимаю тост за Иосифа Джугашвили! – новоявленный Володя хлопнул по столу веснушчатым кулаком, глянув на портретик генералиссимуса, прилепленный к оконному стеклу. – Это был человек! Россиянин! Но случился развод, и он остался в Грузии.

– За Россию! – добавил «Иван». – Мы – за единую страну, и благодарны русскому народу, который нас обучил! Для нас все равны – что ингуши, что Чебоксары. Автомат есть, но мы люди сдержанные. Хочешь постреляем, пока темно?

Выходить на ночной холод с нетрезвым стрелком не хотелось. Я вежливо отказывался, а Магомед настаивал, топорща седые усы, пока приятель не прервал его.

– Не спорь с гостем, – сказал он неожиданно грустным и торжественным голосом. – Он россиянин, наш старший брат.

А мы… – На мгновение Марсель замялся, подыскивая нужное слово. – Мы – субъект…

И застольная беседа, круто вильнув, потекла дальше – в детство, когда мои собеседники на спор, без шеста, лишь набрав пригоршни камней для балласта, шли на взрослый, опасно высокий канат. Так я и не узнал, в самом ли деле Магомед прятал автомат или это всего лишь пьяная похвальба.

Только хозяин дома не встревал в разговор – как это часто бывает с теми, кому есть что сказать. Лишь на следующий день, скупо цедя слова, он поведал историю своей жизни:

– Раньше у нас все по канату ходили. Односельчане в цирке