Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

человек, которому удалось его тронуть! — Не думайте, что кто-то другой... — возразила она с живостью; она покраснела и потупилась. Восклицание ее, столь же стремительное, сколь и наивное, привело меня в восторг, однако я не показал виду. — Я знаю, что вы хотите жить, не связывая себя узами чувств. — Нет, почему же, — ответила она, — но как мне поверить, что вы любите меня? — Это другое дело; я клянусь вам и готов дать любое доказательство. — А что касается меня, то я должна молчать; то, что дозволено вам, не дозволено мне. — Прелестное дитя!.. Соблаговолите сказать мне только, могу ли я надеяться? — Вы и так уже разгадали меня. — Пока у меня не будет полной уверенности, я буду постоянно сомневаться. — Когда девушка соглашается, как я, выслушать признание в любви, она тем самым уже отвечает поклоннику. — Да, но существует язык и более определенный, существуют доказательства более убедительные. — Так говорите же! Я дам любые доказательства. — Любые! Эдмэ, любые! — Да, все, какие пожелаете, и тем самым я узнаю, насколько вы любите меня... Не удивляйтесь моим словам; вчера я вычитала в книжке, что «девушка в большей безопасности возле того, кто действительно любит ее, чем возле равнодушного мужчины, ибо первый — хранитель ее невинности, а второй помышляет только о том, как бы ее невинность похитить». Вы любите меня, верю; то, как вы со мной говорите, ваши взгляды... Со мной еще никогда так не говорили и никогда так на меня не смотрели.

Ах, друзья мои! Какое уважение вызывает к себе истинная невинность! Она простодушна, но не слепа. Я знаю кокетку, которая иной раз разыгрывает наивность. Она иначе отвечала бы мне и иначе поняла бы мои вопросы. Я почувствовал прилив такой нежности, какой доселе еще не испытывал, если не считать... той божественной женщины, которой все мы поклоняемся. Я поцеловал руку Эдмэ; уста мои надолго припали к ней, и Эдмэ ее не отнимала; это все, на что я дерзнул в то мгновенье, все, чего желал. Зато немного погодя! Ах, друзья мои, если бы вы знали нынешнее состояние моего сердца, вы содрогнулись бы при мысли об опасности, грозившей моей возлюбленной. А не то, так пришли бы в восторг от могущества добродетели.

— Я счастлива, — пролепетала Эдмэ, когда я взглянул на нее, — таких мгновений, как то, что сейчас пронеслось, еще не было в моей жизни. — Не было и в моей, — отвечал я. — А ваши слова придают ему еще большую прелесть. — Эдмэ! — Друг мой! — Будемте жить друг для друга. — Да, будемте любить друг друга вечно! — Обожаемая, поклянитесь мне в этом. — Нет, а то со временем вы станете объяснять мое постоянство тем, что я боюсь стать клятвопреступницей. — Кроме того, любовь иной раз засыпает под клятвы. — Так не будем же никогда клясться, мой друг. — Никогда! Однако есть клятва, которую... — О, что касается этой, — я вам ее дам. — Надо было видеть ее и слышать, как она это произнесла! Я почувствовал, что если наша милая воркотня продлится еще немного, я выйду из поставленных себе границ; дабы положить конец наваждению, я поднялся с места, подал руку девушке, которую буду любить всю жизнь, и мы направились к берегу, где сидела ее сестра.

Дружеская близость, проглядывавшая в наших отношениях, очаровала добрую Катрин; она, как вам известно, веселая толстушка и не лишена прелести; постоянная веселость очень ее красит, ибо источник ее кроется в добром нраве и все, что она говорит, подсказывается ей сердцем. Я сел между сестрами. После нескольких незначительных фраз Катрин мне сказала, что видела всех моих родственников, когда они приезжали сюда, и спросила, который из моих братьев женат. Я ответил, что как раз тот, единственный, которого она не видела. Она покраснела — это случилось с нею, кажется, впервые. — А не знаете ли вы, — продолжала она, — у того толстяка, шатена с кудрями, ниспадающими на плечи, есть возлюбленная? — Нету, — отвечал я. — Он иногда навещает вас? — Редко; ко мне присылают обычно младшего, Бертрана. — А как зовут того, которого я имела в виду? — Жорже. — И он никогда тут не бывает? — Он приезжал бы, если бы оказалось, что это вам желательно. — Но что же я могу сказать? Надеюсь, однако, что если он приедет вместо господина Бертрана, — а к тому времени вы познакомитесь с нашими родителями, — то вы окажете нам честь и приведете его к нам... так же как и всех других ваших родственников, которые будут навещать вас. — Я ответил, что не премину исполнить ее желанье. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что наш Жорже ей приглянулся. И хорошо бы, друзья мои! Это вполне подходящая партия для нашего брата: у папаши Сервинье двадцать арпанов виноградников, лучших в этой местности[44], два дома в городе, не считая того, в котором они живут, несколько пахотных участков в пригороде, у ручья — три арпана под люцерной; из последних легко было бы извлекать порядочную прибыль, если отвести их под огород; вдобавок у него хорошо обеспеченная рента.

Подробности эти я узнал у людей, хорошо знающих его дела. Наконец, женитьба Жорже на Катрин явилась бы лишним оправданием моего брака с Эдмэ. Брат обосновался бы здесь; он хорошо знает сельские работы и виноградники, поэтому мог бы поселиться у нашего тестя, со временем он стал бы распорядителем всего нашего общего имущества...

Дай боже, чтоб все это не оказалось пустыми мечтами! Я рассчитываю на благое вмешательство госпожи Луазо; все мелкие подробности, которые я привел выше, предназначаются для нее, дабы она воспользовалась ими по своему усмотрению, когда будет писать к моей прекрасной кузине.

ПИСЬМО LXXII

ОТ ЭДМОНА К ПЬЕРРО

К чему приводит покорность любви, которую честная душа сама от себя скрывает

Посылаю тебе, любезный братец, два письма, оба неблагоприятные моим намерениям, хоть и по совершенно разным соображениям. Первое письмо — от почтенной кузины, второе — от господина Годэ.

Письмо госпожи Парангон к Эдмону

«Неужто со мною, кузен, надобно прибегать к столь церемонному тону? Ваше первое письмо было проще, дружественнее. В последнем Вы как будто обнаруживаете страх передо мной. Сказать ли, что Вы правы?.. Счастливцы мужчины