Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

Триумфы бывают разные, у каждого свои. У Пряслиных не может быть большей радости, чем когда они вместе, заняты делом и каждый полезен другому, как пчела несет в улей свой взяток. И такой случай представился, когда вся «пряслинская бригада» от мала до велика смогла впервые выехать на дальний сенокос.

Как же ярко и вдохновенно написаны эти страницы! Сколько в них живого волнения участников этого великого дня. Чтобы он настал, постараться пришлось каждому… Две главы занимают сцены на семейном покосе. И полны они солнца, меняющихся времен суток, дрожания воздуха, ароматов трав, пения и криков птиц, стрекота, писка и зудения насекомых, разных человеческих состояний и настроений — крохотно-огромных и полных значения событий.

Одна глава подана в основном через восприятие Михаила. Другая — «глазами» матери. И чего стоят одни только «следопытские» разыскания Анны, добирающейся на сенокос отдельно от детей и угадывающей в дороге по натопам ступней и вдавленам сапог на песке и болотистой почве, по примятой траве и заломам веток на кустах, кто из детей и как здесь прошел, кем и какой задор владел в ту минуту, как и что затевала вся компания… Смотрит она на следы на песке и глине, представляет походку и лица детей, а ворошит и вспоминает всю свою жизнь… Есть и целые вставные новеллы — места особого драматизма повествования. Кажется, оно бесконечно длится, и каждое мгновение с замиранием сердца следишь за этим «единоборством» Михаила с огромным хариусом, которого он пытается выловить голым крючком в пороге реки Синельги… Какая красивая золотистая рыбина и какой мужественный неподвижный рыбак на берегу, бесчувственный к облепившим его мошке и муравьям, у которого «вся жизнь была только в руках, а остальное закостенело, задеревенело».

А проступок рыжего «волчонка» Федьки — упрямого чужака в этом семействе тружеников… Пока все с увлечением и страстью косят (двойнята, орудуя полуигрушечными косами, загодя налаженными для них Михаилом), того отправили рыбачить на уху косарям. А что же он? Поймал несколько ельцов, изжарил на углях, съел да завалился спать. Сено и косари его не волнуют. Преспокойно похрапывающим, в тенечке, у погасшего костерища, с раскиданными вокруг рыбьими костями и предательской щепотью соли на газетке («Он, гад, еще с вечера этой сольцы отсыпал, все предусмотрел…») и застает его Михаил… И как же он гоняется за ним с хворостиной по лугам под жалобные крики милосердной заступницы Лизки…

Двойнята Петька и Гришка, рыжий Федька, плакса Танька — все они изображены с глубоким пониманием характеров и психологии детской души. Подобно сценам из романа «Братья и сестры», где двенадцатилетняя «мамка Лизка» домашничает с малышами, Абрамов в таких эпизодах создает еще и высокие образцы прозы о детях.

По живописности изображения и прорисовке каждой фигуры, и взрослых — Михаил, Лиза, Анна… — и детей, главы выезда на покос, несомненно, принадлежат к числу лучших в романе. Воспоминания о собственных детских переживаниях (будущий писатель ведь впервые семи лет в многодетной семье выезжал на дальний покос) обратились теперь в развернутые картины, утверждающие заветные авторские идеалы.

Тот, кого, подобно пишущему эти строки, обошло стороной счастье расти в большой и дружной семье, кого вообще жизнь обделила семейным участием, теплотой, радостями существования со многими братьями и сестрами, со вздохом и особенной грустью перевернет эти страницы. Действительно, дорогой читатель, мы многое с вами потеряли.

Не знаю, кто еще в современной советской литературе показал так хорошо и полно притягательную силу идеалов большой и дружной семьи, как это сделал Федор Абрамов, и прежде всего, конечно, в тетралогии «Братья и сестры».

Непременным действующим лицом повествования, источником многих радостей бытия остается природа. Возможно, это потому, что основные герои прозаика, за исключением разве уж вовсе зачерствелых душой, привязаны к родному краю, вжились в здешние места, тонко и по-своему чувствуют красоту русского Севера. Природа для них — ежедневный спутник, соучастник трудов и досугов, подвижное, живое существо. Леса, вода, лето, зима, ветер, звезды, ночь, день, птицы, рыбы, коровы, лошади, собаки — все здесь разное, одухотворенное, меняющееся.

В северной природе есть не только жестокое, казнящее начало, как, например, ветер сивер, нагоняющий весной бедствия с Ледовитого океана, но и особое, милостивое, доброе, поддерживающее человека, расположенное к нему, дарящее как бы воздаяние за все прошлые беды и утеснения. Таковы белые ночи.

Это в пьянящие белые ночи набирает силу запоздалая молодая любовь Лукашина и Анфисы в первой книге. В романе «Две зимы и три лета» белым ночам посвящена отдельная глава (часть вторая, гл. 14). И это не только благодарный вспомин о тех ночах, «от которых еще и сейчас томился» Лукашин. Это своего рода маленький гимн в честь их творческой силы для всего живого: «На них, на белых ночах… и держится Север».

Много сказано и написано о щедрой и роскошной природе Юга. И, конечно, по справедливости. Абрамов один из тех, гораздо более редких художников, кто открывает читателю по-своему не менее влекущую красоту русского Севера.

Все это было бы, конечно, хорошо. Когда бы человек мог замкнуться в крепости своей дружной многолюдной семьи, тешиться одними красотами и дарами природы. Когда бы мог погрузиться, что называется, в «естественный образ жизни», существовать, никого не трогая, никому не мешая, но чтобы не трогали и его. О, как бы это было хорошо — укрыться в этих тихих заводях, на этих островках покоя. Но нет, никому этого не дано. Социальные порядки и бури повседневности врываются в эти пристанища, ломают, корежат и уродуют их. И то, что сегодня казалось незыблемым и надежным, завтра трещит по швам, а то и обращается в лом и хлам…

Автор тетралогии настойчиво проводит эту мысль. Радость новогоднего праздника в доме Пряслиных, который принесла из лесу Лизка, обрывается так же внезапно, как и зажглась: Лизу уже на следующий день отправляют на лесозаготовки. Неожиданной драмой заканчивается и праздник семейного выезда на покос.

Заболела корова Звездоня. Ее пришлось прирезать. Денег, вырученных в летний зной от продажи мяса, и наполовину не хватит, чтобы купить новую кормилицу. А что такое северный крестьянин без коровы? «Двух суток не прошло, как нет Звездони, а уж жизнь перекроена начисто».

Непоправимое несчастье и есть тот пограничный рубеж, с которого начинается не сразу различимое, но затем все более очевидное разрушение семьи Пряслиных.

Затевается это в то самое обманное лето, когда в колхозе впервые получен изрядный урожай. И, поверив посулам