Портреты заговорили… - Юрий Кириллович Толстой

Прощай, дорогой Борис Михайлович! Жаль, что не дожил ты до лучших для нашей государственности времен.

Б. И. КОЖОХИН (1922–2009)[136]

Весть о кончине Бориса Ивановича Кожохина отозвалась в моем сердце глубокой болью.

Наш совместный трудовой путь начался в 1954 г., когда Ленинградский юридический институт им. М. И. Калинина, в котором Борис Иванович был студентом, аспирантом, а впоследствии преподавал, воссоединился с юридическим факультетом Ленинградского государственного университета, где я подвизался в роли ассистента. За более чем полвека ни одно облачко не омрачило наших отношений. А бывали и времена, когда Борис Иванович, старший и по возрасту, и по званию, протягивал мне дружескую руку, на которую всегда можно было опереться.

Воин-фронтовик, никогда не отсиживавшийся при штабах, Борис Иванович скупо рассказывал, как тяжко давалась ему нелегкая солдатская наука. Прежде он не имел дела с лошадьми, и, пока научился сидеть в седле и управлять конем, до задней части его тела больно было дотронуться. Впору вспомнить слова поэта Семена Гудзенко: «Быть под началом у старшин, хотя бы треть пути, тогда смогу я с тех вершин в поэзию сойти». Б. И. Кожохин сошел с этих вершин в науку, а это не менее трудно.

Борис Иванович был человеком высокообразованным, необычайно деликатным и скромным. Эти качества в полной мере раскрылись, когда он в течение многих лет руководил кафедрой государственного права, где порой кипели нешуточные страсти. Борис Иванович умело их гасил, оберегая достоинство коллег, щадя их слабости и недостатки.

Ему была присуща общественная жилка, которая позволила занимать высокие посты как в административных, так и в выборных структурах. При этом он был чужд какого бы то ни было карьеризма и никогда не использовал свое положение в личных целях.

Ко мне Борис Иванович пришел на помощь в самый трудный период моей многолетней работы на факультете. На кафедре гражданского права, где я к тому времени проработал четверть века, разгорелся острый конфликт. В тот драматический момент Борис Иванович, желая отвести беду, предложил мне перейти на кафедру государственного права. Он поручил мне разработать новый для кафедры курс «Правовые вопросы управления народным хозяйством». Несколько лет я читал этот курс (разумеется, не мне судить, успешно ли). Кроме того, руководил дипломными работами, близкими мне по проблематике; совместно с Борисом Ивановичем редактировал коллективный труд кафедры «Конституционные основы народовластия в СССР»; выполнял разовые поручения Бориса Ивановича, в том числе курировал кандидатскую диссертацию тогда еще безвестного Н. С. Бондаря (ныне судьи Конституционного Суда РФ), приехавшего в Ленинград из Ростова-на-Дону.

Ко всем Борис Иванович относился с предельным тактом и уважением, от него, с кем бы он ни общался, всегда исходило какое-то незабываемое тепло. На кафедре Бориса Ивановича я проработал три года (1977–1979). Он сделал все, чтобы я не чувствовал себя изгоем и органически влился в коллектив кафедры. Я всегда ощущал его дружескую поддержку, одобряющий взгляд. Вспоминаю, что, когда я работал на кафедре гражданского права и после заседания кафедры проводилось собрание партгруппы, мне и завкафедрой Б. Б. Черепахину как беспартийным предлагали удалиться; на кафедре же государственного права меня, напротив, просили остаться, подчеркивая, что мое участие в работе партгруппы может быть полезным.

Хотя к моменту перехода на кафедру Бориса Ивановича мне было уже под пятьдесят, у него я, пожалуй, впервые прошел настоящую школу того, как нужно держать удар, управлять страстями, сохранять нормальные рабочие отношения с людьми, которые не вызывают положительных эмоций.

После того как обстановка на кафедре гражданского права разрядилась, встал вопрос о моем возвращении на кафедру, которая была основана моим учителем академиком Анатолием Васильевичем Венедиктовым и которую я, несмотря ни на что, считал и считаю своей alma mater. При решении этого вопроса вновь сыграло свою роль присущее Борису Ивановичу благородство. Хотя моя «реституция» и была связана с целым рядом трудностей (в частности, с перераспределением в середине учебного года педагогической нагрузки), Борис Иванович мой переход поддержал, понимая, что мне совсем не просто перестраиваться с цивилистического на государствоведческий лад.

Борис Иванович и как педагог, и как завкафедрой, и как замсекретаря парткома университета пользовался неизменной любовью и признанием студентов. Когда на встрече сокурсников тогдашнего Президента РФ В. В. Путина, приуроченной к 30-летию окончания университета (на ней Б. И. Кожохин не был по болезни), стало известно, что на тот же день приходится юбилейная дата Бориса Ивановича, В. В. Путин, узнав об этом, тотчас попросил соединить его с Борисом Ивановичем и тепло его поздравил. Это говорит о многом.

Только время позволит сполна оценить все то доброе, что сделал Борис Иванович для нашей Родины, спасая ее в годы военного лихолетья, для науки, для воспитания и обучения поколений, пришедших нам на смену.

Горька и глубока тяжесть понесенной утраты. Но печаль наша светла, ибо Борис Иванович Кожохин, его дела и свершения с нами.

УЧИТЕЛЬ, УЧЕНЫЙ, ГРАЖДАНИН. К 100-ЛЕТИЮ М. Д. ШАРГОРОДСКОГО (1904–1973)[137]

С Михаилом Давидовичем Шаргородским судьба свела меня в далекие сороковые годы теперь уже прошлого века. Впрочем, выражение «судьба свела», по-видимому, не очень уместно, поскольку в те годы я был желторотым юнцом, пришедшим в Университет прямо со школьной скамьи, а Михаил Давидович, хотя ему было немногим более сорока лет, – известным ученым, за плечами которого и нелегкие предвоенные годы, и Отечественная война, в которую ему довелось выполнять тяжкие во всех отношениях обязанности члена военного трибунала одного из воинских соединений.

В те годы, когда Михаил Давидович по праву занял в Университете место заведующего кафедрой уголовного права, он был подвижен, как ртуть, и если бы не обильная проседь в его пышной в то время шевелюре, его легко можно было бы принять за студента.

Хотя залпы Отечественной войны и отгремели, к первому послевоенному десятилетию с полным основанием можно отнести данную Давидом Самойловым характеристику сороковых годов как роковых. Не будем забывать, что именно на это десятилетие падает и «охота за ведьмами», выразившаяся в позорном постановлении о журналах «Звезда» и «Ленинград» и последовавшей вслед за этим разнузданной травле Ахматовой, Зощенко, многих других известных представителей творческой интеллигенции, и борьба с космополитизмом, которая прошлась по университету железным катком, и «ленинградское дело», которое опять-таки обернулось для университета невосполнимыми потерями, и «дело врачей», и многое другое, что отнюдь не прибавило чести нашему Отечеству и оставило рубец в сердцах и душах миллионов людей, которым довелось