Русский Порт-Артур в 1904 году. История военной повседневности - Александр Владимирович Лысёв

эскадрой, либо местопребыванием корабля. Например, мичман Д.И. Дараган писал: «Какая прелесть наши собаки <…> Главных представителей два: большое животное Тулон [броненосец “Цесаревич” строился в этом французском городе. – А.Л.] и маленький китайский щенок. Одно из его имен Семафорка, так как он был захвачен вместе с китайцами, семафорившими японцам»[664]. Китайцы во время боевых действий часто помогали японцам, подавая им знаки, как правило, для корректирования артиллерийского огня. Газета «Новый край» 1 июля 1904 г. поместила объявление о пропаже щенков по кличке Баян и Аскольд. Щенки принадлежали одному поручику крепостной артиллерии. Названия «Баян» и «Аскольд» носили два прославленных крейсера русской Тихоокеанской эскадры[665]. У одного офицера встречается конь по кличке Бойка («бойками» или «боями» называли в Маньчжурии и на Квантуне китайскую прислугу)[666].

Приехавших молодых мичманов окрестили на эскадре «детским садом», или «младенцами»[667]. Зато инженера Н.Н. Кутейникова, прибывшего из Петербурга, на поврежденном «Цесаревиче», уважительно именовали «механическим генералом»[668]. Вообще, любого специалиста в своем деле на кораблях называли «академиком»[669].

Продолжали бытование многие старые флотские и сухопутные определения. Получавший больше всего писем назывался «женихом»[670]. С началом тесной блокады этот титул в Порт-Артуре исчез, поскольку письма стали приходить крайне редко. Зато на всех осажденных распространилось старинное русское определение «сиделец»[671]. Вместо чтения и написания писем развлечения сводились к просмотру изредка получаемых журналов. Это называлось «сходить на картинки». Мичман Д.И. Дараган писал об одном из таких досугов: «Григорович получил журналы с картинками и прислал их нам. Я ходил вчера вечером по миноносцам и приглашал товарищей “на картинки”»[672].

Не владеющий свободно ни одним из иностранных языков офицер носил кличку «серый» (особенно обидно она звучала на судах, достигших иностранных портов и разоружившихся там)[673]. Корабельная лавка для нижних чинов именовалась «монополькой»[674]. Лавка потребителей Квантуна – «потребиловкой»[675]. Последнее название было уже давно характерно для многих регионов России, в том числе и для Дальнего Востока.

Очень скоро после появления в Порт-Артуре петербургских рабочих с Балтийского завода, привезенных адмиралом С.О. Макаровым для ремонта поврежденных броненосцев, ругательным стало слово «специалист»[676]. Причиной стал нетрезвый образ жизни приезжих трудящихся. Они, однако, смогли доказать, что пьянствовала лишь последняя партия рабочих, не имеющая ничего общего с «балтийцами»[677]. Таким образом, их честь была спасена.

Отметим, что питейный вопрос для Порт-Артура и всего Дальнего Востока был крайне актуальным. Несмотря на все запреты, спиртные напитки употребляли на протяжении всей осады. Без сомнения, это нашло отражение и в лексиконе. Фразы типа «поставить флакончик», «мумчик» или «редерерчик»[678] вряд ли можно отнести к типично дальневосточным – так говорили во всей России. Интерес представляет загадочное упоминание Ю.В. Васильевым того, что в Порт-Артуре «участились крюшоны»[679]. «Крюшонами» местные острословы стали называть свои вечеринки, после того как была ограничена продажа алкогольных напитков, по своей крепости превышающих крепость пива. Ошибочно предполагалось, что уменьшится и потребление таковых.

Излюбленным местом отдыха порт-артурцев, как уже отмечалось выше, был ресторан «Саратов». Пользовался популярностью и ресторан «Звездочка». Бытовало выражение «пойти к Звездочке»[680], где можно было «повинтить» – сыграть в винт[681]. Вина поставлялись «от Соловья» (сеть магазинов И.Ф. Соловьева)[682]. Вплоть до последних месяцев осады были открыты Морское и Военное собрания[683].

Во время осады многие обыватели и даже офицеры начали столоваться сообща. Таких называли «коммунарами». «Артурский обыватель» (псевдоним сотрудника газеты «Новый край» Н.Н Веревкина) писал: «Живем по-новому. Живем коммунами»[684]. Он же отмечает, что разговоры в Порт-Артуре осенью 1904 г. касались главным образом двух тем: «воинственное» и «съестное». Хороший стол именовался «ужином не по осадному времени»[685]. Была даже особая категория – «артурные подарки» – все, относящееся к съестным припасам[686].

Обстрел именовался по-разному: «камуфлет», «бомбардос»[687], «бум-бум»[688] или просто «музыка»[689]. Выражение «мордянка» означало любое вооруженное столкновение и было общеупотребительным в Маньчжурской армии, в гарнизоне Порт-Артура и на Тихоокеанской эскадре[690].

Когда начались обстрелы Порт-Артура из японских 11-дюймовых орудий, их тяжелые снаряды получили массу названий: «чемоданы», «паровозы»[691], «автомобили», «шептуны», «чушки»[692]. Снаряд при полете «шепчет» или «тарахтит», говорили нижние чины[693]. Снаряды более мелких калибров именовались «блямбами»[694]. Среди офицеров-фронтовиков появилось теперь выражение «провести ночь по-европейски»[695]. Это означало спать раздетым в кровати, что удавалось крайне редко. Находиться под обстрелом в среде моряков именовалось «кататься на брандспойтах»[696]. Выражение произошло от того, что на судах во время боя поливали палубы водой из брандсбойтов, чтобы уменьшить вероятнось пожаров. В таких случаях говорилось, что японцы «устроили дивертисмент»[697]. «Дивертисмент» – название одного из популярных порт-артурских театров.

Долгое время не могли обнаружить одну из японских батарей под Порт-Артуром. Так родилась легенда о «травяном капитане» (он же «гаоляновый червяк»)[698]. В войсках говорили, что этот зловредный японский капитан будто бы ходит незамеченным в высокой траве у самых наших позиций и корректирует японский огонь. Для корректировки русского огня и разведки в Порт-Артуре был организован Воздухоплавательный парк во главе с лейтенантом М.И. Лавровым. Сшитый из цветных лоскутков шелковой материи воздушный шар называли «попугаем»[699].

После начавшихся обстрелов рейда Порт-Артура с суши часть команд больших кораблей была переселена на Тигровый полуостров, где занималась хозяйственными делами. Они жили на маленьких хуторах. За ними закрепилось прозвище «хуторяне»[700]. Отношение к морякам изменилось к худшему. Ю.В. Васильев писал: «У нас все как-то сконфужены за моряков, а они ничего, форса не теряют»[701].

С началом обстрелов съехала на берег и часть морского начальства, обосновавшись в пригороде, поэтому приказы командования именовались «распоряжениями с дачных мест»[702]. На офицерских дачах иногда располагалось и командование больших кораблей. Например, на одной из записок указано: «На дачу крейсера “Баян”»[703]. Место пребывания руководителей обороны крепости именовалось «блиндаж Трех Советников»[704].

Следует отметить, что представители морского и сухопутного командования на Дальнем Востоке имели среди нижних чинов, офицеров и обывателей свои прозвища. Начать нужно, разумеется, с самого наместника Его Императорского величества на Дальнем Востоке, по одной из версий внебрачного сына императора Александра II, адмирала Е.И. Алексеева. Алексеев не без иронии именовался «Обожаемым»[705] или «Боярином»[706]. Адмирала В.К. Витгефта за глаза звали фамильярно «Вилей»[707], адмирала К.П. Иессена – попросту «Карлой»[708]. Младший флагман контр-адмирал князь П.П.