«…Ради речи родной, словесности…» О поэтике Иосифа Бродского - Андрей Михайлович Ранчин

По сравнению с пространством, время в поэзии Бродского играет подчиненную роль; время связано с определенными пространственными характеристиками, в частности оно есть следствие перехода границы бытия:

Время создано смертью.

(«Конец прекрасной эпохи», 1969)

Что не знал Эвклид, что, сойдя на конус,

вещь обретает не ноль, но Хронос.

(«Я всегда твердил, что судьба – игра…» 1971)

Прекращая существование в пространстве, вещь обретает существование во времени, поэтому время может трактоваться как продолжение пространства (поэтому, вероятно, корректнее говорить о единой категории пространства – времени в поэзии Бродского). <…>

Время материальнее пространства. Во всяком случае, оно почти всегда имеет некий материальный эквивалент («Как давно я топчу, видно по каблуку…» и т.п.)[589].

Эта трактовка полностью противоречит как поэтическим суждениям Бродского о времени, так и аналогичным высказываниям в эссе и интервью поэта. Отдельные случаи метафоризации времени посредством пространственных характеристик ни в коей мере не отменяют этих деклараций.

Абсолютное время, Хронос, равно вечности и именно поэтому смертоносно для человека.

Можно предположить, что метафора время есть мясо Вселенной означает: «Время есть структура или сущность (плоть = мясо) Вселенной». В эссе «Набережная неисцелимых» (1989) Бродский пишет:

Я всегда придерживался той идеи, что Бог или, по крайней мере, Его дух есть время. Возможно, это идея моего собственного происхождения, но теперь уже не вспомнить (VII; 22).

Если Бог для Бродского в некотором смысле есть время или, по крайней мере, время является одним из главных атрибутов Божества, то эта категория в системе поэтических концептов автора «Эклоги 4-й (зимней)» может метафорически обозначаться как плоть Бога. Основанием для такого уподобления может быть речение Христа, преломившего хлеб: «Приимите, ядите: сие есть Тело Мое» (Мф. 26: 26), и, соответственно, евхаристическая символика хлеба как Тела Господа. Допустимо также предположить, что метафора время есть мясо Вселенной основывается не только на евангельском тексте, но и на мандельштамовском выражении виноградное мясо, которое также имеет евхаристические коннотации, являясь, очевидно, трансформацией вина как символа Крови Господней. Бродский отталкивается от речения Христа так же, как Мандельштам: у одного поэта мясо соотносится с плотью Бога, у другого – с Кровью Христовой.

Тем не менее у метафоры Бродского есть более близкий источник. Эта метафора почти тождественна метафоре из романа А. М. Ремизова «Часы». Герой романа мальчик Костя провозглашает начало нового эона – эпохи Вечности:

На площади горел костер, и жались к огню городовой и какие-то бродяги. Кто-то из них сказал:

– Времени больше не будет.

<…>

Костя кивнул головой в знак своей милости:

– Вы правы, его больше нет, и это я сделал вас свободными, отныне все можно.

Так шел он, одобряя и поощряя своих подданных, не замечая времени.

<…>

На лавочке у прокопченного нищетой ночлежного дома примостились две старые нищенки и, как ни в чем не бывало, судачили и перемывали косточки.

Костя остановил их:

–Чего вы тут сидите, разве вы не слышали, что все кончено?– и, вынув из кармана ключ, бросил им в лицо: – Возьмите это планетное мясо и раздайте голодным, я не хочу, чтобы кто-нибудь жаловался,– отныне все можно[590].

Одержимый маниакальной идеей собственной божественности, мальчик провозглашает:

Я даю вам волю, какой с сотворения мира, любви и смерти не имел ни один народ, я взял себе время и убил его,– отныне нет времени! я взял себе грех и убил его,– отныне нет греха! я взял себе смерть и убил ее,– отныне нет смерти! отныне все можно! и даю вам первый сорт, чтобы наслаждаться и утопать в блаженстве, и наслаждайтесь и утопайте вы, рабы, которым – моя воля – вырезать все и заткнуть кусками вашего же собственного мяса ваши прожорливые глотки. Аз есмь Господь Бог твой![591]

Это текст первой редакции (1908 года). Во второй редакции (1910 года) содержится еще фрагмент: «Но чего им надо?– спрашивал себя Костя.– Я дал им планетное мясо, я все им отдал… И чего мне надо, царю над царями?»[592]

Перекличка между стихотворением Бродского и романом Ремизова едва ли может быть случайным совпадением, конвергенцией: совпадают не только две уникальные метафоры, но и сопровождающий их мотив остановившегося Времени. С формальной точки зрения сходство метафоры Бродского со словами ремизовского персонажа – случай бесспорной цитации, так как в новом контексте сохраняется предикация контекста исходного[593].

Однако с семантической точки зрения все обстоит сложнее. Если следовать аргументированному пониманию цитаты как знака чужого текста, отсылающего не к себе самому в этом тексте, а к своей позиции в нем, к контексту[594], то метафора Бродского не относится к бесспорным цитатам: ее контекст у Ремизова далеко не тождествен контексту в «Эклоге 4-й (зимней)». Семантика ремизовского контекста – эсхатология и демонизм. Показательна цитата из Откровения Иоанна Богослова: «Времени уже не будет» (Откр. 10: 6); не случайно к Косте привязывается черт, Костя видит три черных столпа, на которых сидят три зеленых попа – кощунственное травести, «пародирование» Святой Троицы. Себя Костя считает Господом Саваофом.

У Ремизова развернут мотив освобождения от Времени через причащение ему (им – ср. мясо – Тело Христово) и через его остановку (Костя ломает башенные часы). При этом эсхатологическая вера персонажа оказывается ложной: Время не остановлено, демиургические притязания Кости оборачиваются самозванством и невольным шутовством.

У Бродского метафора время – мясо означает, что время образует структуру бытия. Речь идет о космическом времени, времени вне вещественного мира – в нем невозможны/неразличимы никакие изменения, и потому время словно остановилось или оказалось «избыточным». Время в космосе не движется (не тикает), потому что это чистое время – вне вещей, то есть вне изменений. Оно уже и так словно остановлено. Гипотетическая остановка времени в земной реальности могла бы быть скорее негативной; ср.:

Покуда Время

не поглупеет, как Пространство

(что вряд ли), семя

свободы в злом чертополохе,

в любом пейзаже

даст из удушливой эпохи

побег. <…>

(«Пьяцца Маттеи», 1981 [III; 211])

Чисто теоретически было бы допустимо рассматривать метафору Бродского как нефункциональное вкрапление чужого текста – то есть как заимствование[595]. Однако фактически это все же едва ли так. Метафора Бродского – случай весьма яркого совпадения с метафорой