Острова - Григорий Михайлович Кружков

по заказу, точно накануне Дня Блума — без двадцати минут 16 июня 2011 года. И вот неожиданный удар. Таксист, который меня вез из аэропорта, не знал, что наступает Bloomsday, вообще не слышал, что есть такой день! А ведь мне казалось, что поклонников Джойса должны возить в Дублин чартерными рейсами. Видно, не возят.

Вечером в парке Стивенс-Грин на открытой эстраде был концерт: ирландская музыка, сценки из «Улисса», любимые песни Джойса. Певцы пели, как это любят в Ирландии, без сопровождения. На лужайке их слушали человек сто или сто пятьдесят. И тут до меня окончательно дошло, что День Блума — не всенародный праздник, что отмечают его немногие, но именно они — вот эти женщины, надевшие бабушкины платья и шали, мужчины в соломенных шляпах, их милые лохматые собаки — и есть дублинская интеллигенция. И очень хорошо, что обходится без давки и ажиотажа.

Через пару дней, кстати сказать, приехала в Дублин какая-то поп-группа — вот на нее съехались толпы; в субботу и воскресенье отель Стонтона оказался так забит, что за завтраком не хватало свободных столиков. Хочу ли я, чтобы и на Джойса так же «валом валили»? Спасибо, не надо.

Лучшее стихотворение о Стивенс-Грин написано Патриком Каванахом (1904–1967). Парень от сохи, он немного посмеивался над своими шибко умными друзьями. По соседству с парком два таких рассадника учености: Университетский колледж и Тринити-колледж. И множество его питомцев гуляют по его аллеям в свободный час и просто валяются на травке, если погода позволяет. Вот начало этого стихотворения.

Весенний день

Эй вы, поэты-трагики, оставьте хмурый нрав,

Задвиньте Эзру Паунда и Элиота в шкаф,

И Вильяма, и Батлера, что навевают сплин,

Идемте с песнями гулять по тропкам Стивенс-Грин!

Взгляните на студенточек — они пышней цветов,

В шелках своих и платьицах — как розы всех сортов;

Они, гордясь, обгонят нас щебечущей толпой,

И ваше заикание пройдет само собой.

Ученья философские — могильный пыльный хлам,

О смысле жизни рассуждать пристало мертвецам.

Пусть Кафку мучит страх и бред. Эй, хмурики, скорей —

Подальше от чернильных брызг и толстых словарей!..

4. Наследие варягов

Дублин основан викингами — впрочем, как и другие портовые города Ирландии: Белфаст, Уэксфорд, Лимерик… Кельтское население Ирландии испокон веков жило в деревнях. На их богоспасаемом острове веками ничего не происходило. Разве что соседи угонят скот, и придется его отбивать. Недаром у греков главная эпическая война заварилась из-за прекрасной Елены, а у ирландцев — из-за быка-производителя: не из-за бабы же сражаться! Ирландский герой Кухулин под стать Ахиллу, и подвиги его никак не мельче. Лишь в четвертом веке святой Патрик привез сюда христианство — да заодно выгнал из Ирландии змей (как говорят). Начали возникать монашеские скиты, маленькие монастыри, — никому не мешавшие, но помаленьку сеявшие свои книжные, умственные зерна. Это был край света. Завоеватели сюда не добирались.

И вдруг на тебе — викинги! Они являлись неожиданно, как гром среди ясного неба — яростные, неудержимые, беспощадные, — высаживались со своих длинных драконьих лодок, грабили монастыри, сжигали деревни. Насколько страшными были их набеги, доказывает старинное стихотворение, написанное каким-то монахом в IX веке:

Ветер в море дик, свиреп,

Воет, с гребней пену рвет.

Рад я: значит, злой варяг

Из-за моря не придет.

Конечно, воинственным викингам, утверждавшимся на чужой земле, нужны были укрепленные пункты у моря. Потом они как-то рассосались, эти скандинавы, растворились в местном населении; но с соседнего острова пришли новые завоеватели. Много последующих веков Дублин был оплотом англичан в Ирландии, отсюда, из Дублинского замка, вице-король и его люди управляли покоренной страной — полуколонией, полупровинцией Англии.

Еще в середине XVI века Джордж Тербервиль писал в своих «Письмах из Московии»:

Я мог бы с руссами сравнить ирландцев-дикарей,

Да трудно выбрать, кто из них свирепей и грубей.

А ближе к концу того же века Джон Донн в любовной элегии — походя, в качестве остроумной параллели — касается ирландских восстаний:

Ирландию трясет, как в лихорадке:

То улучшенье, то опять припадки.

Придется, видно, ей кишки промыть

Да кровь пустить — поможет, может быть.

В результате долгих войн и усмирений (особенно свирепой и запомнившейся была карательная экспедиция Кромвеля — матери и спустя двести лет пугали его именем детей) страну удалось окончательно подчинить. Старая аристократия была лишена своих земель и изгнана, ирландский язык практически запрещен, католическая вера преследовалась, придворные поэты — барды — оказались в положении нищих бродяг.

Но вот что интересно: завоеватели быстро обживались в этой стране — и очень скоро начинали считать себя истинными ирландцами, даже патриотами Ирландии. Это факт, что многие знаменитые борцы за ирландскую независимость и за права католиков были протестантами, потомками англосаксонских семейств. То же касается и других знаменитых людей Ирландии: ученых, писателей: Бёрка, Голдсмита, Свифта, Йейтса.

Судьба «бродячих бардов» XVII века стала постоянной метафорой вечного изгойства поэта, его ненужности в изменившемся мире. Джеймс Стивенс, Уильям Йейтс, Томас Кинселла — все они примеряли к себе эту судьбу. Йейтс писал от лица такого бродячего барда:

Вы спросите, что я узнал, и зло меня возьмет:

Ублюдки Кромвеля везде, его проклятый сброд.

Танцоры и влюбленные железом вбиты в прах,

И где теперь их дерзкий пыл, их рыцарский размах?

Один остался старый шут, и тем гордится он,

Что их отцам его отцы служили испокон.

                  Что говорить, что говорить,

                  Что тут еще сказать?

О той же порче времени пишет современный поэт, словно слыша обращенные к нему голоса мертвых викингов — доблестных воинов, павших у стен Дублина:

Молот грозного Тора —

о стыд, о бесчестье! —

откачнулся к торговле,

блудодейству и мести,

к лицемерью в совете,

заросшему жиром,

к передышкам резни,

величаемой миром…

Так заройся, певец,

в свою норку, свернись там,

мозговитым клубком,

горностаем пушистым.

Сочиняй