Суворов — от победы к победе - Сергей Эдуардович Цветков

и скученности больных, так же сильно влияющей на смертность. Госпитали были эвакуированы; тяжелобольные отправлены в отставку, остальные переведены в полковые лазареты. В результате в одном из госпиталей из 1000 больных осталось только 40, примерно такая же картина наблюдалась и в других госпиталях.

Александр Васильевич вводил свои методы лечения: больным предписывалось «соблюдать крайнюю чистоту; потному не садиться за кашу, не ложиться отдыхать, а прежде разгуляться и просохнуть. На лихорадку, понос и горячку — голод, на цынгу — табак. Кто чистит желудок рвотным, слабительным, проносным — тот день голод. Солдатское слабительное — ревень, корень коневьяго щавеля тоже. Непрестанное движение на воздухе. Предосторожности по климату — капуста, хрен, табак, летние травки. Минералы, ингредиенции (т. е. аптечные средства. — Авт.) не по солдатскому воспитанию, на то ботанические средства в артелях». Говоря современным языком, Суворов был гигиенист и, разделяя в остальном медицинские заблуждения эпохи, опережал ее в этом на несколько десятилетий. Солдатам чрезвычайно нравилось, что их начальник поддерживает и разделяет их ненависть к госпиталям. Суворовская гигиена, конечно, не могла кардинально поправить положение дел, но все же болезни и смертность резко пошли на убыль: к концу его пребывания в Финляндии из 44 164 человек личного состава болели 3408, почти вдвое меньше, чем прежде.

Что касается дезертирства, то беглых в Финляндии было много всегда. Здешние войска комплектовались за счет кригсрехтных (осужденных) солдат и переведенных из гвардии за проступки, поэтому моральный дух подразделений был невысок. Легкие условия побега (безлюдная, лесистая местность, близость границы) соблазняли многих; при прежнем начальнике, графе И.П. Салтыкове, одном из злейших суворовских недругов и клеветников, насчитывалось 700 дезертиров за год только в одном из полков. Суворову и здесь удалось сделать очень многое: количество побегов уменьшились до трехсот в год.

Все же голос Суворова, не имевшего влиятельных связей в Петербурге, был слышен слабо. Он мог только пригрозить: «Впредь за такие плевелы буду утруждать коллегию о разбирательстве, поелику мне честь службы священна». Два-три раза для опровержения клеветы он выезжал в столицу сам, но находил, что подобные отлучки только вредят делу (однажды, вернувшись, обнаружил резкое увеличение числа больных): «Нашему брату с поста не отлучаться… коли нельзя играть в кегли, играйте в бабки»

«Игрой в бабки» было обучение войск, которое Суворов не упускал из вида ни за какими другими делами. В то время считалось аксиомой, что маневры в Финляндии невозможны по условиям местности. Суворов опроверг это мнение: «Оболгали мы здесь невозможность всеместных маневров». Он маневрировал всюду, на любой местности, стараясь объяснить солдатам смысл учений. Такая подготовка была внове солдатам и нравилась им; нередко, уходя с учений, они с сожалением оглядывались на место только что произошедшего примерного сражения.

Но, как не спешил Суворов со строительством, турецкая война закончилась без него. Потемкин все еще сидел в Петербурге, и дела на юге вел за него Репнин. Боевые действия при нем проходили очень успешно. После штурма Анапы, победы русского флота при Калакрии и особенно сражения при Мачине, где полегло более 4 тысяч турок, Порта 31 июля 1791 года согласилась на мир. Это уязвило Потемкина. Он помчался на юг, но опоздал: предварительные условия мира Репнин уже подписал. Потемкин бранился и настаивал на их пересмотре. Отчасти он был прав: Репнин поторопился и, по словам Безбородко, «много напортил». Потемкин перенес переговоры в Яссы, но здесь его настигла болезнь, дававшая себя знать и раньше, а теперь навсегда оторвавшая его от дел. Чувствуя приближение смерти, светлейший поехал в Николаев, но, отъехав от Ясс на 40 верст, скончался посреди степи.

Потемкин представлял собой замечательный тип русского человека XVIII века. Его широкая, своенравная натура наложила неизгладимый отпечаток на два десятилетия русской истории — при том, что эти два десятилетия относились ко времени царствования такой крупной личности, как Екатерина II. Григорий Александрович родился в 1739 году в семье небогатого смоленского дворянина. В юности он хотел стать духовным лицом, но по воле отца поступил в военную службу. Участие в перевороте 1762 года приблизило его к трону; позднее Екатерина II распознала в красавце-сержанте задатки великого государственного деятеля. Ее доверие к нему было безграничным. Потемкин сделался президентом Военной коллегии, князем, наместником южных провинций, фельдмаршалом, главнокомандующим русских войск. Этот мелкопоместный дворянчик был рожден для первых ролей: в церковной иерархии он стал бы архиереем. Обладая высоким ростом, геркулесовой мощью, мужественной, хотя и несколько топорной красотой, он сразу выделялся в толпе гордой осанкой и властным видом. Однако под этой внешностью долго скрывалась неловкость и досадная застенчивость провинциала. Его происхождение давало себя знать на каждом шагу. Со знатью Потемкин был надменен, груб, хотя крайности позволял себе только с русскими вельможами; в обхождении же с простыми людьми был прост и ласков. Однажды ночью ему что-то понадобилось. Он стал звонить, но адъютант не шел. Потемкин вышел в переднюю узнать, в чем дело и увидел молодого офицера спящим в кресле. Скинув туфли, Потемкин тихо прошел мимо адъютанта и сам взял то, что ему было нужно.

У него была отличная память и недюжинные организаторские способности. По размаху деятельности он на голову превосходил всех современных ему деятелей Европы. «Маленькое хозяйство» Екатерины II требовало больших знаний. Серьезного образования Потемкин не получил; впрочем, его не получал почти никто их политиков. Он был любознателен, но книгам предпочитал беседы со специалистами и таким образом приобрел довольно обширные познания. По книгам он учился только богословию. Библию и святых отцов Потемкин знал превосходно и спорам о вере предавался со страстью: тягу к церковному пронес через всю жизнь, чужой архиерейский сан чтил, как собственный фельдмаршальский. Вместе с тем, подобно всем людям, часто ставившим на карту свое положение и жизнь, Потемкин был очень суеверен.

В его характере кипучая энергия сочеталась с замечательной ленью, которая овладевала им внезапно. Тогда светлейший надевал халат, ложился на диван, становился необщителен и угрюм; никакой важности дела не интересовали его. С хандрой смешивалась тоска человека, который добился всего, и в эти минуты Потемкин чувствовал себя истинно несчастным. В состоянии хандры он чудачил не хуже Суворова. Вот случай из его жизни в передаче Пушкина: «На Потемкина часто находила хандра. Он по целым суткам сидел один, никого к себе не пуская, в совершенном бездействии. Однажды, когда был он в таком состоянии, накопилось множество бумаг, требовавших немедленного его разрешения; но никто не смел к нему войти с докладом. Молодой чиновник по имени Петушков, подслушав толки, вызвался представить нужные бумаги князю для подписи. Ему поручили их с охотою и с нетерпением ожидали, что из этого будет. Петушков с