Суворов — от победы к победе - Сергей Эдуардович Цветков

И все-таки кольцо вокруг центра города постепенно сжималось. Первым к центру добралась колонна Ласси. Здесь ее встретил Максуд-Гирей, татарский хан чингизовой крови, и несколько сотен татар, укрепившихся в армянском монастыре. Максуд-Гирей показал себя достойным своего предка и погиб вместе с большинством соплеменников. Отказался сдаваться и другой татарский предводитель Каплан-Гирей (победитель Кобурга при Журже), окруженный с пятью сыновьями и 5 тысячами турок и татар. Он стал свидетелем гибели всех своих сыновей и в отчаянии бросился на штыки.

К часу дня почти весь город был занят. Сопротивление еще продолжалось в мечети, двух «ханах» и на редуте Табия. Сераскир засел в одном из «ханов» с 2 тысячами янычар. Полковник Золотухин атаковал «хан» без всякого успеха, пока подоспевшие пушки не выбили ворота. После схватки во дворе турки сдались вместе с Айдос-Мехмет-пашой. Во время сдачи оружия какой-то егерь, пробегавший мимо, заметил на сераскире богатый кинжал и стал вырывать его из-за пояса. Один из янычаров выстрелил в егеря, но промахнулся и попал в русского офицера. Солдаты сочли это вероломством и перекололи почти всех; Айдос-Мехмет-паша получил 16 штыковых ударов. Офицерам удалось спасти не более сотни пленников.

В четыре часа пополудни все было кончено, и солдаты предались безудержному грабежу, продолжавшемуся трое суток. Первую ночь треск ружейных выстрелов не прекращался — солдаты ловили укрывавшихся янычар и расстреливали жителей, укрывавших свое добро. Улицы были завалены голыми, обобранными трупами. Несколько турок поодиночке под покровом темноты пытались взорвать пороховые погреба в разных местах города, но караулы не дали им этого сделать.

На следующий день был отслужен торжественный молебен под гром орудий. Суворов ходил по полкам и объявлял благодарность. Несмотря на вторую бессонную ночь, он был светел и легок. Он понимал, что одержал не просто очередную славную победу. На этот раз он совершил невозможное. Сознание этого гнало все суетные мысли прочь. Он сдержанно донес Потемкину: «Нет крепче крепости, отчаяннее обороны, как Измаил, падший перед высочайшим троном Ея Императорского Величества кровопролитным штурмом. Нижайше поздравляю вашу светлость».

Кутузов, как комендант Измаила, занимался расчисткой города от трупов и подсчетом трофеев. Убитых турок оказалось так много, что их даже не было времени хоронить, и их тела с помощью пленных в течение шести суток просто сбрасывали в Дунай. Гарнизон и население крепости были вырезаны почти поголовно: погибло 26 тысяч турецких солдат, 5–6 тысяч обывателей мужского пола, до 3 тысяч женщин и детей. 9 тысяч турок попало в плен (из них на другие сутки умерло от ран 2 тысячи человек). Было захвачено 265 пушек, 364 знамени, 42 судна, 10 тысяч лошадей, не считая прочего имущества. Русские потеряли 4 тысячи убитыми; из 6 тысяч раненых выжило только 2 тысячи человек. Из 650 офицеров, принимавших участие в штурме, 400 были убиты.

Измаильскую добычу Потемкин назвал «чрезвычайной». Суворов в письме Кобургу определял ее более, чем в миллион рублей. Солдаты щеголяли в золоченых знаменах, обернутых вокруг пояса; у каждого были пленные. Вещи и драгоценности сбывались за бесценок, за бутылку вина расплачивались горстью жемчуга. Суворов по своему обыкновению ни до чего не коснулся и отверг все подношения. Солдаты умоляли его принять хотя бы коня в богатом уборе, но Александр Васильевич отвечал, что уедет отсюда на том же донском коне, который привез его сюда. «Наш Суворов в победах и во всем с нами в паю, только не в добыче», —говорили солдаты.

Суворов впоследствии не раз возвращался мысленно к штурму Измаила, порой удивляясь сам себе и беспредельной храбрости армии. Однажды, спустя два года, проезжая мимо одной крепости в Финляндии, он спросил адъютанта, можно ли взять эту крепость штурмом.

— Какой крепости нельзя взять, если взят Измаил? — без запинки ответил адъютант.

Суворов на минуту задумался и сказал:

— На такой штурм, как измаильский, можно пускаться один раз в жизни.

Впечатление от падения Измаила было огромно. Конференция в Систово прервала свою работу. Гарнизоны турецких крепостей разбегались. В Браилове жители умоляли пашу не медлить со сдачей города при появлении русских; в Бухаресте известию о взятии Измаила не верили, несмотря ни на какие подтверждения; в Богоявленске пленных турок объял такой ужас, что пристав счел необходимым снестись с Потемкиным. В Константинополе вспоминали легенду о том, что с севера придет белокурый народ, который вытеснит мусульман из Азии. Султан строго запретил писать и говорить о русских.

В России гром Измаильской победы пробудил муз всех поэтов от Державина до Петрова. Отовсюду к Суворову неслись поздравления. Принц де Линь-младший, раненый при штурме, называл его «идолом всех военных», а де Линь-старший писал Александру Васильевичу, что если бы в графское достоинство возводили за сотую часть того, что сделал Суворов, то графов было бы весьма немного и что дружба такого человека приносит патент чести и достоинства. В Петербурге восторгом были охвачены все. Екатерина II, рискуя оскорбить самолюбие Потемкина, писала ему: «Измаильская эскалада города и крепости, с корпусом вполовину против турецкого гарнизона, почитается за дело, едва ли в истории находящееся».

Потемкин в Яссах готовил герою торжественную встречу. По улицам были расставлены сигнальщики, которые должны были предупредить светлейшего о приближении Суворова; адъютанту Потемкина велено было не отходить от окна.

Суворов, отписав Потемкину из Измаила, что войска готовы умереть за него, а сам он «желал бы коснуться его мышцы и в душе обнимает его колени», приехал в Яссы ночью и заночевал у своего старого знакомого-полицмейстера, попросив не разглашать его приезд. Утром Александр Васильевич надел парадный мундир, сел в колымагу хозяина и отправился к Потемкину. Лошади были в шорах, кучер в длинном плаще, лакей на запятках в жупане с широкими рукавами: так обычно ездили архиереи и другие духовные лица, поэтому на улице Суворова никто не узнавал. Только адъютант, стоявший у окна во дворце Потемкина, узнал его при выходе из экипажа и доложил хозяину. Потемкин поспешил на лестницу, но Александр Васильевич уже прыжками поднимался по ней. Они обнялись и поцеловались. Потемкин, желая проявить великодушие и милость, спросил покровительственным тоном:

— Чем могу я наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич?

— Ничем, князь, — раздраженно ответил Суворов, — я не купец и не торговаться сюда приехал. Кроме Бога и государыни никто меня наградить не может.

Это был ответ равного. Потемкин не ожидал ничего подобного, побледнел, отвернулся и прошел в залу. Здесь Суворов подал ему строевой рапорт. Потемкин холодно принял его, они молча походили по зале, раскланялись и