Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

их обычный доход[703]. Кроме того, ряд лояльных граждан получили «королевские деньги» как свою долю вознаграждения за помощь в осуждении «черных». Так, за показания против семерых хэмпширских «черных» заплатили по 100 фунтов стерлингов за голову (хотя за ними протянулось множество рук). Двое казненных ричмондских охотников стоили столько же. Вулкан Гейтс и Томас Джеймс, однако, обошлись всего по 40 фунтов каждый; Томас Арчер, цирюльник из тюрьмы Ньюгейт, который «стучал» на Гейтса, получил из них всего 10 фунтов. Таким образом, не только Богатство, но и Закон выполняли функцию распределения благ между наиболее нуждающимися. Казначейство, скупое, как всегда, жаловалось, что из его сундуков утекает слишком много денег[704].

Бэптисту Нанну не только полностью возместили расходы, но и дополнительно его вознаградили. «Ваша светлость, наверно, помните Бэптиста Нанна, который был так активен в борьбе с Черными, — писал секретарь лордов-судей Делафэй Таунсенду в конце июня 1723 года. — Я не могу отделаться от мысли, что он заслуживает по крайней мере двойного жалованья по его должности привратника…» Имелась в виду недавно добавленная к уже имеющимся постам Нанна должность стража въездных ворот и привратника Виндзорского замка, приносившая 25 фунтов в год. Как часть служебных привилегий ему досталось несколько комнат в замке. Но Оуэн, председатель лесных судов, который, как мы помним, никогда не проявлял никакой симпатии к Нанну, уже занимал эту квартиру и отказался сдвинуться с места. Даже новый комендант замка, граф Карлайл, не мог убедить его переехать.

Мы должны посочувствовать бедственному положению Нанна. Но Делафэй был дезинформирован, если думал, что доблестный егерь-привратник перебивался без крыши над головой на 25 фунтов в год[705]. В дополнение к тем привилегиям, которые мы уже отмечали выше (с. 139–140), в декабре 1726 года он был награжден должностью младшего смотрителя Линчфорд Уок, с ежегодным жалованьем в размере 20 фунтов и правом пользования охотничьим домиком. Но к этому было добавлено и нечто более возвышенное: «…возлагая особую надежду на попечение, верность и осмотрительность Бэптиста Нанна, джентльмена». А в дальнейшем его ожидало и еще большее: в обзоре за 1734 год Нанн значится уже не младшим смотрителем Линчфорд Уок, а смотрителем («по приказу лорда хранителя»), в компании таких знаменитостей, как леди Рич, генерал Ханивуд, сэр Генри Невилл и сэр Чарльз Говард. Егерь совершил самое трудное восхождение в XVIII веке. И если «черные» были хотя бы на четверть так хорошо организованы, как им приписывали, то непонятно, как он остался в живых.

Бывший студент оксфордского колледжа Крайст Черч и церковный агент-провокатор Томас Пауэр вернулся к попечению о душах своей паствы. Но Таунсенд и Уолпол, должно быть, решили, что в Англии от него больше пользы не будет[706]. Летом 1724 года они выдвинули кандидатуру одного из своих церковных фаворитов, Хью Боултера, на пост архиепископа Армы и лорда-примаса всей Ирландии. Его светлость был рад оказать услугу Таунсенду и в качестве одного из своих первых шагов позаботился о Пауэре, «которого Вашей светлости было угодно рекомендовать моему попечению, прежде чем я покинул Англию. Я обеспечил ему на жизнь около 150 фунтов стерлингов в год». На самом деле он сделал еще больше, продвинув того на пост викария Баллимора (февраль 1725 года) и настоятеля Баллиндерри и Тамлагта (июль 1725-го). Но со временем Боултер почувствовал, что Пауэр стал ему в тягость, и вынужден был обратиться к нему с явным неудовольствием: «О вас отзываются как о человеке, у которого нет ни осмотрительности в словах и разговорах, ни должной порядочности в действиях и поведении, ни достаточного внимания к возложенным на вас обязанностям…» В документах не зафиксировано, сопровождала ли Пауэра его жена и намеревался ли он по-прежнему вывесить ее из окна за ногу. Повышение Пауэра произошло в то время, когда национальные чувства ирландцев были раздражены делом «полупенсовиков Вуда»[707], и это не прошло незамеченным. Архиепископ дублинский Кинг был взбешен тем, что лорд-примас Боултер, у которого после года пребывания в должности оставались вакантными всего два прихода, первый отдал «одному из своих уолтонских Черных», а второй — какому-то «готтентоту». Предоставим прокомментировать это декану Свифту[708], все еще пылавшему негодованием в «Письмах суконщика» и отметившему это как скандальный пример продвижения наверх лакействующих английских вигов через голову ирландских служителей церкви:

Архиепископ Дублинский набросился в Замке на примаса [архиепископа Боултера] за то, что он отдал хороший приход одному животному по кличке Уолш Блэк, а примас оправдывался, утверждая, что его продвинул на этот пост лорд Таунсенд. Это жаргонное слово для обозначения похитителя оленей. Этот тип был главарем банды и отличился тем, что повесил полдюжины своих товарищей в роли доносчика, что и было его заслугой. Если вы не можете указать мне нечто подобное в Италии, то отправляйтесь в Московию, а оттуда к готтентотам[709].

До сих пор действующие лица произносили свои финальные реплики, не выходя из образа. Но один решительно отрекся от свойственной его классу алчности. Ричард Нортон, смотритель леса Бир, полностью оправдал свою местную репутацию чудака. Владея поместьями стоимостью не менее 60 000 фунтов[710], а также изысканной мебелью, картинами, драгоценностями и серебром в Саутвик Парке, он издавна примирился с тем фактом, что, изгнав свою жену, умрет, не оставив прямого наследника. Когда он умер в 1732 году, то к ужасу его родственников выяснилось, что он оставил пространный документ — недвусмысленный и подтвержденный на протяжении многих лет несколькими добавлениями, — которым завещал свое имущество беднякам: «То есть бедным, голодным и жаждущим, нагим, странникам, больным и раненым, а также заключенным, и ни для какой бы то ни было иной цели или целей». Он просил выступить в качестве исполнителя завещания парламент, а в случае отказа — епископов Англии.

Завещать какое-нибудь пособие по безработице или скромный участок земли в качестве благотворительности — одно дело; это было прилично, хотя, возможно, в то время уже не так часто считалось подобающим, как в XVI и XVII веках. Но отчуждение собственности в аналогичных масштабах было оскорбительно для капиталистических законов природы. В ту ночь, когда Нортон умер, его управляющего — и, вероятно, самого близкого друга, Эдварда Уинна, — сосед нашел в слезах и не в состоянии от горя прочитать инструкцию по похоронам:

Мистер Смит сказал ему: «Мистер Уинн, вам предстоит иметь дело с великими людьми — не меньше, чем с законодательной властью Англии, а если они откажутся действовать, то с епископами, а они важные люди», — и Уинн отвечал ему: «Не знаю, как я пройду через это», — а затем мы приступили к опечатыванию дверей и сундуков.

Было ясно, что родственники Нортона неминуемо оспорят завещание, и все доступные источники сплетен о «безумном Нортоне» были привлечены