Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

Ибо, если бы исторические оценки всегда определялись поиском прецедентов, никогда не удалось бы отличить одну эпоху от другой. Разве что с точки зрения мистика верно, что политическая мораль одной эпохи во многом такова же, как в любую другую; случаи коррупции не складываются в систему коррупции. Неправда, что система Уолпола и Ньюкасла[689], система кумовства, жесткого навязывания каждой ветви государственной службы интересов вигов, подкупа и запугивания избирателей, перекачки государственных денег в частные карманы, взяток и пенсий, законопроектов о смертной казни, судебных преследований прессы, налогообложения средств к существованию, Закона о мятежах[690] и Черного акта, религиозного цинизма в сочетании с подчинением церкви фракционным интересам — неправда, что эта система была идентична той, что существовала двадцатью или пятьюдесятью годами раньше, даже если верно, что эту систему, с небольшими изменениями, предстояло унаследовать королю Георгу III и тори.

Где-то между пуританским дворянством, чиновниками Английской республики[691] и выдающимися правителями-вигами 1720‑х годов произошел некий разрыв. Это историческая проблема, которая требует более серьезного исследования, чем неуклюжие рассуждения о «стандартах эпохи». А «эпоха», как выясняется при самом поверхностном изучении достоверных свидетельств, не имела никаких единых стандартов. За исключением Дефо, самые одаренные писатели, почти все до единого, укрывались от таких стандартов политиков-вигов в гуманизме тори. Больше им было некуда деваться, и то, что оставили нам эти писатели, — не совпадение с «принятыми стандартами», а страница за страницей едва ли не самой живучей и злой сатиры в нашей истории, направленной против этих стандартов. «Опера нищего» Джона Гэя, «Эпистолы» Поупа и «Путешествия Гулливера» обладают подлинностью чувств, которая не позволяет попросту истолковать их как проявления зависти и политической фракционности.

Период 1720–1724 годов, от краха Компании Южных морей, от якобитских заговоров до укрепления власти Уолпола и падения Картерета[692], был решающим и формирующим. И Черный акт стал важным эпизодом тех лет. Понимая это, легче разглядеть, что сатира эпохи была менее гиперболической или мизантропической и более точно нацеленной, чем принято считать. Людям не нужно было сочувствовать «черным» браконьерам, чтобы оценивать Черный акт как характерный пример стиля правления Уолпола. Свифт, конечно, знал об истории пастора Пауэра, и весьма вероятно, что из уст в уста тогда передавалось больше сплетен и сведений, чем дошло до наших дней[693]. Поупу же наверняка было известно многое от его племянников и зятя — семьи Рэкеттов.

Именно в эти годы сравнение государственной деятельности с преступностью стало расхожей монетой. Летом 1723 года «Тру Бритон» герцога Уортона вопрошал, почему грабитель с большой дороги, «преданный суду, возможно, за ничтожный проступок или просто за добычу самого необходимого», должен быть казнен, «в то время как другой, который обогащался постоянными грабежами в течение нескольких лет за счет своей страны, не только избежит наказания, но раболепное стадо льстецов и подхалимов увенчает рукоплесканиями все его деяния»[694]. Джон Гэй в частном письме месяцем или двумя раньше высказал примерно ту же мысль: «Я не могу не удивляться тому, что в мире так редки таланты, необходимые для великого государственного деятеля, ведь множество их обладателей каждый месяц гибнет во цвете лет в [тюрьме] Олд-Бейли»[695]. Если лорд Хардвик объяснял необходимость Черного акта «упадком нынешних времен, изобилующим безнравственными измышлениями», то находились и такие современники, которые рассматривали авторов этого закона как наиболее вопиющие примеры упомянутого упадка.

Сопоставления «государственного деятеля» с преступником достигли апогея в 1725 году, с отрешением от должности Томаса Паркера, графа Макклесфилда, за получение — на посту лорда-канцлера — взяток на сумму 100 000 фунтов стерлингов и с одновременным разоблачением и казнью Джонатана Уайлда, великого «ловца воров». Но не стоит предполагать, что администрация Уолпола, позволив импичменту Макклесфилда идти своим чередом, претерпела мучительную перемену во взглядах. Макклесфилд совершил два промаха, которые сделали его положение непоправимым, — поистине, оказалось весьма удобно бросить его на растерзание критикам в палате общин и за ее пределами. Во-первых, он примыкал к неправильной фракции, и его терпеть не мог Уолпол[696]; во-вторых, его коррупционная деятельность разворачивалась в недозволенной области — в сфере рассмотрения дел о правах собственности в суде лорда-канцлера. Но не все критики правительства так легко клюнули на эту приманку. Натаниэль Мист[697] в своих редакционных статьях о карьере Уайлда — «этого знаменитого государственного деятеля и политика» — уже проводил аналогию между Уолполом и Уайлдом, которую Филдинг позже включил в структуру своего романа. Ибо Джонатан Уайлд был «по своим принципам и делам истинным современным вигом, следовавшим формуле этих джентльменов — не упускай того, что получаешь, и получай то, что можешь…»[698]. В «Опере нищего», у Натаниэля Миста, у продавцов уличных баллад на протяжении всего десятилетия звучала мораль, гласившая:

Мелкие злодеи должны покоряться судьбе,

Пока великие в роскоши наслаждаются этим миром, —

и она была намного ближе к истине, чем предполагают некоторые историки и критики: изучение приемов администрации в эти годы показывает то же использование доносчиков и свидетелей обвинения, ту же выплату «кровавых» денег за дачу показаний, приводящих на виселицу, ту же легкость, с которой жертвовали коллегами, переставшими быть полезными, и такое же паразитирование на обществе, примером которого является карьера Уайлда. «Субкультура» ганноверских вигов и «субкультура» Джонатана Уайлда были зеркальным отражением друг друга. При изучении обстоятельств, связанных с появлением Черного акта, постоянно вспоминается, что именно в эти годы Свифт завершил «Путешествия Гулливера», в которых описал «разоблачителей, очевидцев, доносчиков, обвинителей, прокуроров, свидетелей, присягателей», составлявших основную массу населения королевства Трибния[699].

10. Последствия и выводы

I. Люди

Мы можем кратко остановиться на некоторых последствиях этих событий: в первую очередь тех, которые касаются нескольких действующих лиц настоящего исследования.

Плох тот ветер, что никому добра не приносит. Некоторые скромные люди кое-что выиграли от эпизода с «черными». Возвышение Уолпола в 1723 году находит удачное количественное выражение в представленных солиситору Казначейства ведомостях расходов на ведение судебных процессов и т. д.[700]:

Если такой резкий подъем (цифра за 1723 год) частично объяснялся судами над якобитами в 1722–1723 годах, то отчеты самого Крейчрода[701] о делах, рассматриваемых в суде, ясно показывают, что столько же денег ушло на охоту за «черными»[702]. Так, известную щедрость проявили не только к адвокатам, но и к секретарям, королевским посланникам, присяжным заседателям, свидетелям и другим лицам. Например, один или два свидетеля из Беркшира, возможно, получали по приказу Уолпола еженедельные суммы наличными, превышающие