Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

вот ещё совсем немножко и Паустовскому не выпутаться из её стальных оков, даёт «слабину», позволяя ему покинуть Одессу практически в самый канун начала её обороны, когда ещё хоть как-то можно было вырваться из города по суше. Но и эта дорога будет для Паустовского непростой.

Промедли он пару-тройку дней, и возвращение было бы куда сложнее. Да и состоялось бы оно вообще?

Тогда, 16 июля, части Красной армии, оборонявшие Кишинёв, сдав под натиском врага этот город, широким контуром отступили к Одессе, оставив важные плацдармы на этом направлении.

Возможно, тогдашнее решение руководства ТАСС отозвать Паустовского с фронта для службы в ТАСС спасло ему жизнь. Хотя и приезд в Москву вовсе не означал определения на гражданскую службу. Всё тогда решалось молниеносно.

В Москве из сводок Совинформбюро Паустовский узнает о начале обороны Одессы.

В августе 1941 года Москва ещё не прифронтовой город, таковым она станет спустя пару месяцев. С 25 июня в столице введено военное положение, и город уже дышал другой жизнью – тревожной, напряжённой, с ежедневным «вздрагиванием» от фронтовых сводок.

В поднебесье – огромные, пугающие своим видом дирижабли воздушного заграждения, на улицах – угрожающие «полосы» противотанковых ежей. Пронизывающий «волчий» рёв сирены воздушной тревоги, пугающий всё живое, окутывал погружённый в ночной мрак город. Всё это в короткий срок успело «вписаться» в городские будни. Неосвещённые улицы, темнота в заклеенных крест-накрест окнах уже никого не пугали – так было нужно. Враг при авиационных налётах не должен был «видеть» города! И лишь игра прожекторов в ночном небе, выстрелы зениток, будоражившие тьму, на мгновения рассеивали темноту и проясняли нечёткие очертания домов. Маскировка до неузнаваемости меняла облик города, и остановленные часы на Спасской башне были ещё одной реалией военной Москвы.

Требование Комитета по делам искусств освободить Паустовского от службы в качестве корреспондента ТАСС для работы над новой пьесой для МХАТа стало для него спасением. Трудно предположить, что могло произойти с Паустовским, вернись он обратно на фронт.

А война, «догнав» его в Москве, чудом не погубив, лишив крова, обрекла на муки и скитания.

«Каждую ночь бомбили Москву. С качающимся воем шли с запада в точно назначенные часы фашистские эскадрильи. Вокруг Переделкина стояли морские зенитки. Они открывали сосредоточенный беглый огонь. Осколки сшибали сосновые ветки и били по крышам.

Каждый вечер мы почти до света сидели на тёмной холодной террасе и говорили всё о войне. Всё о войне и о милой России.

<…> Иногда мы уходили в блиндаж в лесу. В те холодные и бессонные ночи с их предрассветным ознобом над Филями и Москвой зловеще висели, как десятки люстр, осветительные ракеты. Свет их казался наглым и вызывающим»{236}, – напишет Паустовский о тех осенних днях 1941 года.

К середине осени 1941 года немецко-фашистские полчища, неукротимо рвавшиеся к Москве, прорвав оборону Красной армии, вступили в пределы Московской области.

10 октября Гитлер подписывает приказ о порядке размещения фашистских войск в Москве и под Москвой.

Столица замерла в ожидании.

15 октября Комитет по обороне принимает постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москва», в котором значилось, что все центральные государственные учреждения, в том числе Наркомат обороны и Военно-Морского флота, срочно, этим же днём, переводятся в Среднее Поволжье в Куйбышев (ныне Самара). Всем без исключения народным комиссарам надлежало покинуть город. Об эвакуации подумывал и Сталин, но медлил.

В Москве начинают создаваться многочисленные подпольные группы для борьбы с врагом на случай, если гитлеровцы всё-таки войдут в город. Что и говорить, положение действительно было критическим.

Паустовский покидает Москву в конце сентября, совсем незадолго до всего этого «броуновского движения» эвакуационной лихорадки. Изначально он едет в Чистополь, а уже оттуда, забрав семью, перебирается в Алма-Ату, где с небольшими перерывами пробудет до февраля 1943 года, – таков поворот судьбы, который продиктовала война.

Уезжая из прифронтовой Москвы, Паустовский вовсе не переворачивал страницу своей военной биографии. Он уезжал на свой фронт, литературный.

И война для Паустовского закончится вовсе не в августе 1941 года и не в эвакуации, где он пробудет больше года, а в мае 1945 года, когда он один из первых писателей на всю страну возвестит о скорой Победе.

Так, за несколько дней до подписания акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии, предвещая ликование победившего в войне советского народа и вспоминая трудный путь к Победе, 2 мая 1945 года Паустовский прочтёт на Всероссийском радио свою статью «Утро Победы».

Спустя годы Сергей Михайлович Навашин вспоминал, как уже «…после войны в одном из солотчинских озёр мы с Константином Георгиевичем с радостью утопили привезённый им с фронта пистолет “вальтер”»{237}.

О чём думал Паустовский в то мгновение, когда бросал свой фронтовой пистолет в озёрную глубь, погружая его в вечность?! О войне? О наступившем мире, в который ещё не верилось? О времени, что невероятным вихрем разметало близких и друзей, заставило переосмыслить многое? А может быть и о том, что уж больно много этого самого рокового времени выпало на долю его поколения и как бы хотелось, чтобы прошедшая война была последней?

Это будет в победном 1945 году.

А тогда, в 1941-м, война, сконцентрировав на себе всё внимание, предъявит совсем иной «стандарт» мышления и восприятия действительности. И всё же ей не удастся разрушить романтическую ауру прозы Паустовского, уверенно державшейся на необычайном восприятии жажды жизни перед которой всё, в том числе и война, обретает второстепенность, словно отдалённый тихий звук. В первых военных рассказах осени 1941 года, написанных в эвакуации, таких как «Путешествие на старом верблюде», «Английская бритва», война предстаёт всего лишь немым отзвуком отдалённого эха, контрастом времени.

Рассказ «Кружевница Настя», опубликованный 7 августа 1942 года в газете «Труд», находится, конечно же, на особом положении. Его сюжет довольно прост, но спираль повествования закручена весьма дерзко. Нам неизвестна предыстория этого произведения, и уж тем более неясно – быль ли это или столь «реалистичный» вымысел автора? Впрочем, это не так важно.

На первый взгляд, похожий на картину, написанную грубыми мазками, на которой форма изображённого фокусируется лишь на значительном расстоянии, рассказ «Кружевница Настя», при беглом прочтении предстаёт неотточенным повествованием, лишённым прочности. Всё путано и как-то неловко. Такое ощущение даёт множественность картинки и переплетение сюжета. Но это лишь на первый взгляд! Вчитываясь, понимаешь, что компактность формы неминуемо делает своё дело. В этом и есть особенность рассказа.

В контексте изложения становится очевидным, что для автора важен не только образ главной героини Насти, но и фигура рассказчика данной