Берлин-45 - Сергей Егорович Михеенков

армии, были хорошо укомплектованы и готовились к активным действиям. Особенно большую работу проделали артиллеристы; они пристрелялись к каждому направлению, отработали взаимодействие с пехотой, выложили на огневые позиции по два боевых комплекта боеприпасов.

Ещё и ещё раз проверил командарм И. Г. Захаркин надёжность оборонительной системы подчинённых ему войск. Личный состав армии хорошо усвоил задачу – стоять насмерть! – и это не было фразой, ибо высоким был дух патриотизма у каждого воина. Казалось, что если противник прорвёт боевые порядки 30-й армии, стоявшей впереди, то он тут же наткнётся на мощную оборону 49-й армии и дальше не пройдёт.

И вдруг приказ Ставки: 49-й армии сняться с занимаемых рубежей, погрузиться в вагоны и переместиться на Курское направление, где занять оборону на рубеже Харьков – Курск – Орёл. Многие из нас недоумевали: неужто следовало бросать столь хорошо подготовленный оборонительный рубеж на главном направлении? Не получится ли так, что мы снимемся с позиций, погрузим людей в вагоны, а в это время и будет нанесён удар значительно превосходящими силами по 30-й армии? В этом случае врагу открылся бы на десятки километров свободный путь.

Но вышло ещё хуже – 30 сентября и 2 октября гитлеровцы начали своё генеральное наступление на Москву. Нанеся поражение ослабленной трёхмесячными боями 30-й армии, они без труда прошли полосу, занимаемую ранее 49-й армией. Одновременно ими был нанесён авиационный удар по железнодорожной рокаде Ржев – Вязьма, где сосредоточилось несколько десятков железнодорожных эшелонов с техникой и войсками 49-й армии.

Вместо Курска командованию и штабу 49-й армии пришлось возглавить войска в районе Калуги; это были разрозненные части и подразделения. Вскоре была сдана и Калуга. Наши войска, отходящие на восток, обходили этот город.

В тот момент мне было приказано командармом И. Г. Захаркиным отправиться в Калугу, чтобы лично выяснить, кто зажёг спичечную фабрику; она пылала огромными языками пламени, и пожар ещё усиливал панику. Явившись в горком и горисполком, я там никого не обнаружил. Телефонная связь продолжала действовать, но никто не отвечал на вызов.

На соседних с фабрикой улицах уже появились немецкие солдаты. Надо было уходить. Так мне и не удалось выяснить, по чьему распоряжению была подожжена спичечная фабрика в Калуге. Этот слишком преждевременный поджёг создал в войсках и среди населения уверенность, что город обречён на сдачу врагу. И такое настроение создано было как раз в то время, когда мы собирали силы, чтобы Калугу защищать…

Штаб армии с подразделениями обслуживания отходил на г. Алексин. К вечеру дороги размокли от проливного дождя. Транспорт “по брюхо” засел в грязи. Кому его не удавалось вытащить, тот продолжал путь пешком.

Вскоре сдали и Алексин, взорвав предварительно железнодорожный мост через Оку; однако примерно через месяц противник открыл по нему движение. Возникло сомнение – достаточно ли полно был взорван мост? Почему противник его так быстро восстановил?

Началось затяжное следствие. Офицеру-заградителю из службы ВОСО[143] пришлось пережить немало неприятностей (если можно так деликатно выразиться). Впоследствии, когда снова был занят нашей армией Алексин и нам пришлось восстанавливать мост, теперь разрушенный уже немцами, всем стало ясно, что никакой ошибки офицер ВОСО при взрыве моста не допустил. Но урок из опыта подрыва Алексинского моста через Оку нами был извлечён, мы его помнили, когда 49-я армия занимала оборону вокруг Серпухова и стоял на очереди вопрос, когда и как взрывать Серпуховской железнодорожный мост через Оку.

В середине октября противник располагался полукольцом в 6–7 км западнее Серпухова. Здесь у нас произошло любопытное эшелонирование штабов. В самом Серпухове находились все службы, подчинённые начальнику тыла армии. Начальник тыла армии со своим штабом был там же. Поскольку я был старшим начальником в войсках Серпуховского гарнизона, то командующий армией назначил меня начальником гарнизона. По положению я вошёл в состав городского Комитета обороны (“наш маленький ГКО”, как мы его шутя называли); председателем его был секретарь горкома партии Гусев, членом комитета – председатель горсовета Соколов.

Восточнее Серпухова, в деревне Бутурлино, т. е. в 15–18 км от противника, размещался штаб армии – первый эшелон его.

Чтобы иметь хоть небольшую, но вполне боеспособную воинскую часть, подчинённую городскому Комитету обороны, мы сформировали из рабочих серпуховских предприятий, а также за счёт ежедневно приходивших из окружения военнослужащих отряд численностью свыше 600 человек, прекрасно одетых, обутых и вооружённых. Этим наши труды по формированию, конечно, не ограничились. В Серпухов продолжали прибывать в одиночку и группами солдаты и офицеры, выходившие из окружения или отставшие от своих частей. Был учреждён сборный пункт, где этих людей принимали и обеспечивали всем необходимым. Для выходящих из окружения очень важно было простое человеческое внимание, не говоря уже о товарищеском отношении к ним командования и политических органов. Вырвавшимся из окружения товарищам у нас создавались максимально благоприятные условия (к сожалению, не везде так было). Благодаря этому 49-я армия получила довольно значительное пополнение людьми и техникой. Командарм был очень этим доволен.

Немаловажное значение имели в то время направлявшиеся в тыл, так сказать, “бесхозные” автомашины, да ещё с зенитными установками или ценным военным имуществом, которые мы брали в свой отряд. Отряд рабочих и солдат, подчинённый горкому партии, был оснащён зенитными средствами в два-три раза выше любой нормы.

Одной из важнейших обязанностей начальника тыла армии в то время была эвакуация промышленного оборудования на восток. Нельзя было упустить ни одного дня навигации по ещё не скованной льдом Оке. Ранние морозы угрожали ледоставом. День и ночь загружались баржи и отправлялись в сторону Горького. Какое только имущество не проследовало в этом направлении! В те дни прибыл в Серпухов один из заместителей наркома лёгкой промышленности. Его задачей было ускорить эвакуацию текстильных предприятий, сырья и др. Он видел, как много непосредственно военных дел у начальника тыла армии, когда обстановка на фронте так тревожна. И всё-таки он неотступно нажимал на меня, иногда припугивая, а иногда патетически заверяя меня в глубочайшем ко мне уважении, и обещал, что “наркомат и вся Москва никогда не забудут вас, вашу помощь и отблагодарят, как только кончится война”.

Тыловики 49-й армии делали всё, чтобы спасти, что можно. Но главное сделали наши доблестные воины, которые не отдали Серпухов на поругание и разграбление врагу».

Как видно из этой обширной цитаты, обязанности у заместителя командующего армией по тылу были неограниченными. Кроме всего прочего, тыловики всегда работали под прицелом своих. К примеру, Антипенко головой отвечал за железнодорожный мост через Оку у Серпухова. В октябре, когда обстановка в зоне ответственности 49-й армии была особенно тяжёлой, когда в её составе после губительного вяземского маневра не осталось ни одного полноценного соединения, а давление противника не ослабевало, генерал Захаркин рассматривал в числе прочих и вариант оставления Серпухова. Вот тогда-то он и поручил своему надёжному и исполнительному заместителю по тылу мост через Оку. При этом предупредил, что взорвать его нужно в последний момент, когда свои войска пройдут и когда станет очевидным приближение противника. Напомнил командарм ему и майору Прохоренко, как бы между прочим, и Алексинский мост. Майора всё ещё таскали в Особый отдел и только крайняя нужда в специалистах и заступничество командарма спасали его от ареста.

Н. А. Антипенко: «Несколько раз вместе с майором Прохоренко из службы сообщений армии мы выезжали на мост, проверяли надёжность приготовлений к взрыву. К каждой балке были подвешены гирлянды шашек. Во всех опорах были вырыты метровые ниши, и в них заложена взрывчатка. Вся эта сложная схема была соединена проводами, и стоило лишь повернуть ручку прибора на несколько градусов, чтобы весь мост превратился в бесформенную груду металла. В километре от моста в специальном укрытии находился сержант с “машинкой”. От движения руки этого сержанта зависела судьба столь любимого нами сооружения. Навещая сапёров-мостовиков, я видел по лицу сержанта, что он понимает трагизм возложенной на него задачи.

Противник в течение нескольких недель вёл методический обстрел этого моста дальнобойными орудиями, и лёд был испещрён множеством лунок от снарядов, пролетавших сквозь мостовые фермы, однако не было случая, чтобы снаряд попал в балку или в опору.

Наши войска, отстоявшие подмосковные рубежи, спасли мост не только от артиллерии врага, но и от наших разрушительных намерений. Проезжая по этому мосту в послевоенные годы, я всякий раз живо вспоминал