Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

Beatles», только без четвёртого участника. Символизируют они западную культуру. Попеременно им подыгрывает, то есть выходит на контакт, то Заяц Евтушенко (и тогда выходит отличная музыка), то Волк Губанов (и тогда получается какофония – всё как в жизни). Песенка же характеризует положение Губанова, оказавшегося – как это у Саши Соколова было? – между собакой и волком.

Когда Волк появляется на спортивном стадионе, участвует в беге с препятствиями, правда, в компании детей. Эта ситуация может напомнить официальные публикации Губанова в «Часе поэзии» и в «Юности», несоразмерные его дару.

И заканчивается вся эта история лавиной, под которую попал Волк, хотевший произнести свои коронные слова.

– Евтух, ты меня слышишь?

– Слышу, слышу!

– Ну, Евтух, погоди!

А если серьёзно – точнее ещё серьёзней! – смотреть на эти отношения, то можно рассмотреть несколько любопытных аллюзий и реминисценций.

Оппонируя шестидесятникам, Губанов написал стихотворение «А за останком старовера…» (12 ноября 1964), в котором появляются такие строчки:

И мне плевать на ваше – «зря»,

Там, где венец, там и свинец,

Но мы увидим опосля,

Кто был поэт и кто подлец.

Здесь та же дихотомия, где с одной стороны находится всё хорошее, честное и неподцензурное, а с другой стороны – плохое, подлое, подцензурное.

Эти строчки перекликаются со старым стихотворением Евтушенко – «О, нашей молодости споры…» (1957)[533], где поэт-эстрадник очень уж благостно расписывает московскую фронду, сидящую на кухне в окружении сидра, баклажанной икры и прочих деликатесов и спорящую о судьбах страны. Именно в этом образе жизни Губанов видит откровенную подлость:

Всё дышит радостно и грозно.

И расходиться уже поздно.

Пусть это кажется игрой:

не зря мы в спорах этих сипнем,

не зря насмешками мы сыплем,

не зря стаканы с бледным сидром

стоят в соседстве с хлебом ситным

и баклажанною икрой!

Есть у Губанова менее абстрактные обращения к своему коллеге. Например, стихотворение «Миры»[534] с эпиграфом из евтушенковского стихотворения «Людей неинтересных в мире нет…» (1960)[535]. Правда, в нём совмещены разнострофные строчки: «У каждого – свой тайный личный мир, / Есть в мире этом самый лучший миг… / Таков закон безжалостной игры: / Не люди умирают, а миры…»:

Я – этот мир, корявый и красивый,

глазастый мир, разбуженный с утра.

В моей душе над ранами разливы

большого человечьего тепла.

Я – человек, и этим самым – вечен!

Иду в века, как в новый трудный бой…

Стихотворение подражательное, ученическое, ещё не совсем губановское. Сегодня оно публикуется без эпиграфа, но это скорее говорит о составителях, нежели об авторе. Поэтика тогда всё ещё нащупывалась, рядом шли откровенные удачи и неожиданные промахи. А вот общий пафос – всегдашний, нашего героя. Но и такие тексты надо знать, чтобы представлять себе всю «корневую систему» гения.

Армения

Отношения с Алёной Басиловой сходят на нет. Леонид ещё пытается заходить к ней в дом, писать стихи, передавать их и записочки через знакомых, но, если женщина что-то решила, ничего уже не поменять. Татьяна Лоскутова писала об этом времени:

«Когда они расстались, я с ним встречалась у окна на лестнице, этажом ниже Алёниной квартиры, выслушивала всё то же, но в прозе и в слезах, и уносила ей обрывки газеты, троллейбусные билетики с тут же написанным стихом или мольбой о встрече… Каждый раз, передавая это, с трудом удерживалась от слёз, жалости и нежности к нему…»

Характеры обоих поэтов дают о себе знать. Добавляет масла в огонь общая ситуация в литературе и стране.

Девушка требует развода. Губанов не спешит. Он просто уезжает в Армению и думает, что ещё не всё потеряно.

Может, нужно время, чтобы дела улеглись, а там…

Басилова же настроена иначе[536]:

Что ж в любовь или в лото?!

Выдался свободный вечер…

Я – ничья и ты – никто

(Надо ж, так со мною вечно).

Я б дарила вам рога

Ордена и всяки знаки.

– Только стала я строга,

Тошны мне такие браки!

Вышла в памяти дыра,

Ковырять её не смейте.

– Чем была моя игра

Вам расскажут (после смерти).

Надорвался, милый? – Плачь!

Где бы нам с тобой усесться…

– Ты и жертва, и палач —

Вон топор торчит из сердца!

У меня в карманах медь…

Мелочь слов… Остатки слова…

Так позвякивает смерть,

(Завтра же рожусь по новой!)

Не хандри не ставь мне свеч,

Не целуйся впопыхах.

– Ты себя очеловечь,

Я вернусь к тебе (в стихах!)

Или нет – Давай с плеча

Рубану! – не много ль чести…

– Черви Господу кричат:

Мы на самом нужном месте!

Весной 1969 года Губанов оказывается в Ереване. Приехал вместе с поэтессой Людмилой Мигдаловой. Приютила его сначала Сэда Вермишева, с которой они шапочно познакомились в Москве.

Сурен Золян (сын С. К. Вермишевой) рассказывал[537]:

«У него были какие-то сложности в Москве, которые, по его словам, должна была уладить его мать (он говорил, что она – “гэбэшница” и всё может сделать по своим каналам). Задержался намного дольше, чем планировал. Чтобы не быть арестованным за “тунеядство”, ему необходимо было где-нибудь устроиться на работу.

Его удалось пристроить в геологическую экспедицию в качестве рабочего. Это организовала моя мать, Сэда Вермишева, через нашего друга Артёма Галстяна, который был заместителем директора Института геологии АН Армянской ССР (геологи тогда обладали большими возможностями). Смутно припоминаю, что хотя его участие было задумано как фиктивное, но самого Губанова это заинтересовало как возможность поездить по Армении в составе экспедиции».

Такая возможность посмотреть иную культуру и насладиться кавказской природой – грех упускать!

Сэда Вермишева дополняет эту картину[538]:

«Предварительно мне удалось договориться с руководителем работавшей в полевых условиях в горах геологической партии о зачислении Лёни в экспедицию на какую-нибудь должность вроде сторожа или повара и пр. Получила согласие».

Должности не пыльные. Особенно сторож, которому в горах одно раздолье. Повар – чуть сложней: готовить на всю команду, возиться с костром