Огонь. Она не твоя.... - Весела Костадинова

к краю дивана, подальше от Ярослава, её тело напряглось, как будто его близость обжигала. Она не хотела даже случайно касаться его — мужчины, который, как и его сын семь лет назад, не смог устоять перед Эльвирой. Её движение было резким, инстинктивным, как попытка защититься от боли, которую она запрещала себе чувствовать.

Ярослав удивлённо повернул к ней голову, его брови нахмурились, а в глазах мелькнула смесь растерянности и боли. Он заметил её отстранённость, её сжатые губы, её взгляд, полный холодной ярости, и, кажется, не понял, что происходит. Приподнял брови, задавая ей немой вопрос.

Но Альбина отвернулась, не желая видеть его лицо.

— Что ты нашел, Дим? — резко спросила она.

— То, Аль, что мы оба ошиблись. И я рад, что эта ошибка, только по счастливой случайности не стала фатальной. Давай, Анна…. Выкладывай все как есть. И больше никакой лжи, — он говорил зло, отрывисто, ударяя старую женщину каждым словом, каждым своим взглядом.

Та сгорбилась в кресле, закрывая лицо руками. А после заговорила.

— Я виновата… я одна виновата во всем, что произошло…. Тогда, семь лет назад, Аль, я воспринимала тебя твою заботу как должное. Считала что ты, как самая сильная и умная…. — она замолчала и ее стало потряхивать.

— Эльвира много болела в детстве, в отличие от тебя Аль. Ты росла папиной дочкой, он таскал тебя повсюду за собой, а я все время находилась с Эльвирой. Так и получилось, что все время боясь за нее, я не заметила как моя любовь к вам обеим изменилась, извратилась…. Как она стала для меня центром жизни, а ты — ее основой.

Альбина замерла, её дыхание сбилось. Каждое слово Анны было как удар, вскрывающий старые раны, которые, как она думала, давно зарубцевались. Она чувствовала, как в груди растёт ком боли, как её глаза жгут слёзы, которые она изо всех сил сдерживала. Она хотела кричать, спорить, но вместо этого сидела, стиснув зубы.

— Мы здесь, чтобы слушать твои причитания, Анна? — прошипела она, но Дима вдруг резко ее перебил.

— Альбина!

— Что?

— Сделай одолжение — заткнись! — никогда еще он не говорил с ней в таком тоне, никогда еще не позволял себе такой резкости. От неожиданности женщина закрыла рот. Ярослав невольно хмыкнул, словно принял во внимание этот факт.

— Продолжай, Анна, — распорядился Дмитрий ледяным тоном.

— Я не видела, как ты страдаешь, Аль… — продолжила она, её голос стал ещё тише, но каждое слово было как нож. — Я видела только Эльвиру, её боль, её слабость… И я… я позволила ей забрать у тебя всё. Твоё счастье, твою жизнь… Я не остановила её, когда она… — Анна запнулась, её взгляд метнулся к Ярославу, и она тут же опустила глаза, не в силах выдержать его ледяной взгляд. — Понимаешь, я ведь тогда думала, что ты, такая серьезная, такая сильная, такая разумная и даже в чем-то холодная…. Ты переживешь эту интрижку…. Миллионы девушек влюбляются… и миллионы расстаются…. Вы же с Артуром были и знакомы всего ничего….

Ярослав резко фыркнул, откидываясь на спинку дивана.

— Интрижку? — тихо переспросила Альбина, её голос был низким, почти шёпотом, но в нём звенела такая ярость, что Анна отшатнулась, как от удара. — Ты думала, это была интрижка? Тебе напомнить, что ты сказала тогда? Ты сказала, что я его недостойна. Что я не подхожу ему. Что я для него — никто. И, господи, ты была права! Как бы мне не больно тогда было понимать это, но ты была права! — внезапно внутри что-то сломалось, Альбина чувствовала, как ее несет на волне воспоминаний и гнева. — Но мама! Это не давало тебе права обесценивать мою боль! Принижать ее! Считать ее ерундой! Мне, черт возьми, было больно!

— Ты не думала… — повторила Альбина, её голос был тихим, но полным яда. — Ты не думала, что твоя дочь, твоя сильная, разумная дочь, может сломаться? Ты не думала, что я любила его? Что я… — Она запнулась, её голос дрогнул, и она отвернулась, не в силах продолжить. Слёзы, которые она так долго сдерживала, жгли глаза, но она не позволила им пролиться.

Ярослав вдруг наклонился ближе, его рука, тёплая и тяжёлая, легла на её плечо, но Альбина резко сбросила её, глаза сверкнули.

— Не трогай меня, — прошипела она, её голос был полон боли и ярости. — Убери от меня свои руки! И жалость свою засунь себе в… — она осеклась, когда он одним коротким движением опасно прищурил глаза.

Но руки убрал.

— Даже он, — Альбина кивнула в сторону Мииты, — даже он, мама, понял, что со мной происходит! Даже он увидел то, что не заметила ты, моя мать! Хотя он — всего лишь посторонний мужик, человек, который всегда плевал на других людей! А ты где была, когда была мне нужна? Когда я умирала одна, в крови, на полу туалета в белоснежном офисе этого вот человека! Когда из меня жизнь выходила капля за каплей! Он понял, ты — нет!

Её голос сорвался, превратившись в хриплый крик, полный боли, которая копилась годами. Анна затрясла головой, её прозрачные глаза расширились от ужаса и непонимания, она смотрела то на бледного, как полотно, Ярослава, то на шипящую, как раненая кошка, Альбину. Её морщинистое лицо стало похожим на маску призрака, хрупкого и сломленного.

Дима, стоя у стола, дрожащей рукой вытащил сигарету и закурил, его пальцы слегка подрагивали, выдавая, что даже его холодная уверенность дала трещину. Дым медленно поднимался к потолку, а он молчал, его взгляд метался между Альбиной, Анной и Ярославом, как будто он пытался удержать эту сцену от окончательного краха. Никто не спешил говорить — точнее, никто не рисковал уронить слова в эту пропасть боли, которая разверзлась между ними.

— О чём ты… дочка? — прошептала Анна, её голос был едва слышен, как шорох осенних листьев. Она смотрела на Альбину, её глаза были полны слёз, но в них читалось непонимание, смешанное с ужасом.

— Да пошла ты! — Альбина резко рванулась с дивана, её тело дрожало от гнева, но Ярослав молниеносно схватил её за руку, сжав запястье до боли. Его хватка была железной, не позволяя ей уйти, вынуждая остаться в этом аду, который она сама вызвала своими словами. Она попыталась вырваться, но его пальцы только сильнее сжались, и она замерла, её взгляд, полный ярости и слёз, встретился с его глазами.

— О том, Анна, — Ярослав заговорил, его голос был ледяным, но каждое слово было пропитано такой глубокой, сдерживаемой яростью, что комната, казалось, сжалась под его тяжестью. —