Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

стрельбой и покойниками, когда его дед, Костя Артист, решил по старости лет отойти от дел. За оппонентов Ключника «приезжали говорить серьёзные люди из Сыктывкара, Вологды и даже Воркуты». В городе пару дней все боялись на улицу нос высунуть, «даже менты!», а потом как-то само собой организовалось так, что тут теперь спокойно, тишь да гладь. Как и раньше, когда «смотрел Костя Артист». Жаль только, говорят, помирает он — старый совсем, болячек много.

Стараясь не ляпнуть лишнего и не выдать своего удивления от этого неожиданного криминального чтива с родины Деда Мороза, я поведал насторожившемуся и восторженному, как бигль, Стёпе, что Константин Сергеевич пошёл на поправку. И что всё будет хорошо. Это довольно самонадеянное утверждение будто само вырвалось. Но собеседник затряс головой так, точно ждал именно его, Доброй ночи мне он пожелал очень вежливо и уважительно, сперва уточнив, не нужно ли чего, во сколько разбудить и чего я хотел бы на завтрак. Я ответил, что всё есть, проснусь сам, а съем, что дадут, ибо в еде непритязателен. Провожал меня портье таким восторженным взглядом, будто я по меньшей мере Космос Юрьевич Холмогоров, а то и сам Белый. Хотя вряд ли он смотрел это кино.

Перед Микунью или Микунем, так и не выяснил пока, как правильно, мы с Рафиком угодили, едва выйдя из левого поворота, в такую ямищу, что я уж было подумал — всё, дальше пешком. Но машина, будто Такеши Китано в одном из фильмов, практически вслух пролаяла что-то сугубо нецензурное по-японски, и продолжила путь самурая. С неожиданной мыслью о том, что среди сторонников и последователей сокрытого в листве наверняка хватало Странников, я остановился на обочине. Осмотр показал, что колёса справа целы: покрышки не пробиты, диски не замяты или, упаси Бог, сколоты. Шёл бы сильнее гружёным, да с пассажирами по правому борту — могло бы так и не повезти, конечно. Сев обратно, я успокаивающе погладил руль и так же кивнул переднему пассажирскому сидению. Где, бережно обёрнутая плёнкой и осторожно пристёгнутая ремнём безопасности, ехала картина. И казалось, что старики-разбойники на ней смотрят вперёд сквозь лепестки костра с азартом и куражом. Это радовало, воодушевляло и поддерживало, конечно.

На въезде в город заправил полный бак на АЗС крупной федеральной сети. Давно заметил, что мы, городские жители из мест, приближённых к столице, попадая в те, где жизнь течёт мирно и неторопливо, очень цепляется за привычные вещи. Ищем знакомые логотипы, радуемся известным и привычным маркам и брендам топлива, пива, молока, сигарет. Глупо, конечно. Ничего же не мешает неизвестной колбасе быть вкуснее и свеже́е, чем известная. Кроме силы привычки и косности мышления.

А потом случился промах. То ли Болтун чего напутал, то ли я куда-то не туда нажал. В общем, тот «Маяк», к которому подъехал изрядно утомившийся Рафик, оказался рестораном. Ну, как — рестораном? Кафе. Пяток столиков, стойка с замершими в окоченении бутербродами, три полки бара за ней. Там не селили, короче говоря. Но неожиданно угостили бесплатно чаем и объяснили, что отель (а в местном исполнении слово звучало именно так, через звонкое «е») — он чуть поворотя налево, за второй отвороткой. Я пообещал не промахнуться, поблагодарил за чай и отправился на поиски.

Неторопливо ползя по пустым практически улицам, увидел и здешнего Ленина. Этот был празднично покрашен серебрянкой, в связи с чем казался неожиданно похожим на робота Вертера из старого фильма «Гостья из будущего». Только тот носил каре, Ильичу не положенное. В правой руке памятник решительно сжимал не то мороженое в рожке, не то букет фиалок, не то хрестоматийную кепку — мне с дороги видно не было. Только подивился в очередной раз, что даже при жёстких стандартах, регламентах и рамках, народ как-то ухитрялся находить и в те годы место для самовыражения и шага вперёд. Куда пришли — вопрос другой, следующий.

Здание гостиницы после «Каргополочки» не удивило. Те же два этажа, та же вечная советская надёжность и одинаковость, если есть такое слово. Даже двери с острыми алюминиевыми уголками в точности такие же, людоедские, на пружине. Постройка, окружённая очень похожими, сугубо функциональными, без архитектурных и вообще каких бы то ни было изысков, почему-то напомнила строчку из песни про печальную судьбу клуба на улице Нагорной.

За стойкой сидела женщина лет сорока или чуть моложе. Но ей своего, натурального, образа явно не хватало, или она была с ним в корне не согласна. Поэтому носила узкую маечку с какими-то картинкам из модных, наверное, японских мультфильмов или комиксов. В ноздре, левой, дама имела две серьги: серебристое колечко и чёрный камушек. В ушах, что едва виднелись из-под тёмного каре, колец было значительно больше. А ещё в причёске выделялись две контрастных пряди по всей длине: ядовито-салатовая и не менее ядовитая розовая. В тон помаде. И теням. Глаза были вообще нарисованы с большой выдумкой. Ни разу не видал розово-салатовых «смоуки айз», да таких, чтоб стрелки от них через виски тянулись к ушам. Знать, Бог миловал.

— Вы на заселение? — поинтересовалась она высоким тонким голосом, выждав, видимо, пока я наслажусь её образом, и окончательно треснет шаблон, никак не ожидавший встретить в этих МикунЯх такую Накамуру.

— Да, у меня заказан номер на сутки, — выдавил-таки я, давя желание проморгаться или протереть глаза. Лучше б молчал.

— А почему так ненадолго к нам? В командировку? Если к родне, то или подольше, или чаще у неё и живут, да. А в командировку на станцию? А на какую? Или на НПС? — она засыпа́ла меня спамом, как очень рьяный разносчик листовок — зелёные ряды усталых почтовых ящиков в подъезде, трамбуя на совесть. — Или Вы — блогер-путешественник? Хотя нет, они же сразу всё снимать начинают. А вы уже кушали? Я могу порекомендовать ресторан хороший! — таких, кажется, перебить можно только в прямом смысле. Палкой.

— Девушка, — зашёл я с козырей, — я сюда долго ехал и устал. Мне нужен только номер, ничего больше.

Протянув паспорт, наткнулся на глаза, полные обиды и сожаления. Наверное, до меня её так, на полуслове, обрывать себе позволяли только учителя в школе, бабушка и бывший муж. Все, как один — ничего не понимающие, не чуткие, искренне и взаимно нелюбимые.

— Не хамите, мужчина! — из-за стекла тут же повеяло Эллочкой-людоедочкой.

Я поднял ладони, показывая, что и в мыслях не имел. На всякий случай молча.