Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

— Ого, стало быть знакомца моего давнего видал? И как там Колька Трепач? — воодушевился старик.

— Не знаю, — улыбнулся я. — А у Николы Болтуна всё по-старому.

— Молодец, Ярослав. Теперь к делу, — и он чуть наклонился ближе. Кажется, немного расслабившись.

— Я только что видел чёрного. Второй ранг. Ищейка, — начал я, отмечая, что и Сергеич, и Саша подобрались незаметно, но синхронно. — Вышло так, что на хвосте у меня двое таких же уже неделю почти. Тот, не тот — не знаю. Есть ли возможность у Николы уточнить, оттуда прилетело, или это я на воду дую?

— Можно. Где остановился? Дай Саше ключи, он посмотрит аккуратно, — последнее слово дед тщательно выделил голосом, пристально глядя на внука. Тот кивнул.

— В паре кварталов отсюда, двадцатый номер. Во дворе машина стоит, Тойота серая, вот от неё ключ тоже. В номере рюкзак и планшет на тумбочке. Пригодились бы мне ещё, думаю.

Саша вышел за дверь, забрав ключи. Молча, по-здешнему, лишь кивнул нам от дверей. Дед, кряхтя, встал из-за верстака и поставил греться белый электрический чайник на столе под лестницей. Достав откуда-то пакет с пряниками и открытую упаковку «Юбилейного» печенья. Я, чтоб не стоять над душой и не сидеть за спиной, крутя башкой, как сова, неспешно обходил зал. Видно было, что тут делают и продают местные сувениры, а ещё учат детишек народным промыслам и истории родного края. На одном из стендов висели картины. И я замер, словно споткнувшись. Среди пейзажей и кривеньких портретов, нарисованных детьми, висел холст формата А3 в простой сосновой рамке. На картине возле здоровенного серого валуна, похожего на тот, перед которым тупил ещё хуже меня витязь на перепутье, на поваленных брёвнах у костерка сидели два старца. Оба в плащах с откинутыми капюшонами, оба в непривычных для полотен подобного рода и тематики красных сафьяновых сапогах. Рядом с каждым лежало по дорожному посоху, прорисованному так, что любой сучок был виден, как настоящий. Я дважды пробовал закрыть рот, но так и не смог. Глядя на пламя, в вечернем лесу неторопливо беседовали у костра Сергий и Степан. Вылитые. Как живые.

— Константин Сергеевич, а кто нарисовал это чудо? — еле выдавил я голосом, каким более интеллигентные люди постеснялись бы и «Занято!» сказать.

— Лидочкина работа. А что? — Мастер остановился рядом, глядя на картину с заметным удовольствием.

— Поклон мой внучке вашей. И те, кого нарисовала она, я уверен, присоединятся ко мне. Если бы случилась возможность копию получить, или там репродукцию, — я еле вспомнил сложное слово, — я бы при удаче им и вручил.

Дед покосился на меня. Пожалуй, с таким же видом я смотрел на друида в телевизоре, что вещал про кельтского бога, которого хитрые древние греки переделали в Гермеса.

— Поясни, — проговорил он после долгой паузы.

— Хранители Сергий-Раж и Степан Устюжанин отправили меня к Николе Болтуну. И к ним же я должен вернуться с ответом и докладом, — ответил я. Переводя взгляд с одного старика-разбойника на другого, произнося их имена так, как привык. Уже привык.

— Неужто так похожи? — сощурился он, проводя ладонью по бороде.

— Вылитые, — кивнул я.

— Придумаем чего-нибудь, Ярослав. Обрадуется Лидочка, думаю. Как «картинки по лучу передавать» меня Степан сам учил, самолично. Я-то, старый дурень, думал, что уж позабыл всё. А оно вон как вышло-то. Показал внучке. У них с Сашкой так ловко выходит детишек учить потому, что сами учиться любят. И умеют многое уже, — вздохнул он странно, тяжко.

А я вдруг отчётливо понял, что картину эту купить нельзя. Можно или отнять — или в дар принять. Потому что стало ясно, как много значит она для Мастера и его наследников. Я моргнул, будто «перенастраивая» взгляд так, чтобы различить сферу старика, и едва не отшатнулся. Она вся была еле видимой, будто призрачной, и сплошь покрыта дырами и трещинами, как стена дома, попавшего под обстрел в ходе городского боя. С явным применением крупных калибров. Дед доживал последние дни.

Действуя по наитию, без единой мысли в голове, я положил руки ему на плечи. И изо всех сил захотел поделиться жизненной силой, которой чувствовал в себе море разливанное. Желание было ярким и искренним, как в тот раз, когда хотелось забрать боль Лины. Или вернуть поскользнувшегося на кромке Сергия. И у меня получилось.

Мы сидели на стульях возле стола с чайником. Дед потчевал меня пряниками, на каждый из которых густо мазал мёд и сгущёнку. Я молотил, как зерноуборочный комбайн, а Константин Сергеевич мерно рассказывал. Про то, что Ероха Хабаров, был Странником, как и Сенька Дежнёв. Он мог себе позволить так их называть, потому что был старше. Степана к тому времени давно считали погибшим, но всё, чему тот научил, Мастер помнил, хранил и берёг свято. Помня о долге помогать и содействовать Хранителям и Странникам. Которых с каждым годом становилось всё меньше. А до меня фразу про синий и белый камни он слышал не полтораста ли лет назад.

Вошедший Саша неслышно придвинул стул и сел на него с прямой спиной, сложив руки. Не прерывая беседы, как здесь было принято. И не сводя подозрительно блестевших глаз с деда. У которого заметно потемнели волосы, а щёки покрывал молодой здоровый румянец, неожиданно смотревшийся над седой бородой. И руки сновали над столом с давно забытой сноровкой.

— Говори, Сань, чего принёс? — закончив особо интересную байку про один из Даурских походов, кивнул ему дед. Я к этому времени закончил уничтожать продукты и слушал внимательно. Не опасаясь, что сползу со стула на пол, закатив глаза, как тургеневская барышня. Не рассчитал чего-то с непривычки. Хотя откуда бы ей взяться, привычке-то? Не каждый день такие случаи выпадают.

— Мимохожий он, деда, патрульный. С Аркашкой-кабатчиком перемолвился — да и покатил себе дальше. Парни говорят — на Каргополь как раз и двинул. Николу предупредил я, и про то, что со Странником всё в порядке, передал. Кажись, обрадовался он, — в последних словах сквозило удивление, которое испытал и я. Не поняв, с какой радости старый пират взялся за меня переживать, как за родного. И как умудрился