Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

М. Х. Гелинк немедленно запросил новое слушание, требуя смертной казни в апелляционном (Кассационном) суде. Комиссар полиции Хендрик Воордевинд, глава следственного отдела в Амстердаме, поддержал запрос, подчеркнув, что мягкий приговор Доуве Баккеру «вызвал большое негодование в амстердамском корпусе юристов».

«Во время правления террористического режима было слишком хорошо известно, как этот головорез преследовал членов Движения сопротивления, убивал их прямо или косвенно», – сказал в ходе свидетельских показаний Хендрик Воордевинд. Как результат, «в полицейском корпусе Амстердама существовало общее убеждение… что Доуве Баккер не избежит смертной казни». Хендрик Воордевинд добавил: «Я не могу сказать ничего хорошего об этом человеке. Он делал все, что было в его силах, чтобы служить делу фрицев»{230}.

5 января 1948 года Кассационный суд пересмотрел приговор Доуве Баккеру. На этот раз его приговорили к пожизненному заключению.

* * *

С тех пор как я начала читать дневник Доуве Баккера, я искала хоть какие-то зацепки о членах его семьи или же о его родственниках и потомках. В своем дневнике он часто упоминает Агнес, свою жену, и свою дочь Тилли (родилась в 1926 году); реже – своего сына Боба (родился в 1929 году; умер в 1974 году), которого он описывает как «инвалида». Агнес умерла в 1962 году. Я подумала, что Тилли, возможно, все еще жива, хотя и была довольно пожилой женщиной, потому что я не смогла найти записи о ее смерти. Вместе с тем я также не нашла никаких свидетельств о ком-либо из ее потомков.

Однажды я в ходе своей исследовательской работы обнаружила веб-страницу{231}, которая вкратце описывала участие Доуве Баккера в работе полиции в Зволле. В рамках этой веб-страницы в комментариях была заметка Марии Эссинк, где она написала: «Он был мужем старшей сводной сестры моего деда».

Я достаточно легко нашла Марию через социальные сети в регионе Грониген. В ее профиле на LinkedIn она была описана как «Исследователь, переводчик, редактор, доступна для вас!».

Мария оказалась именно такой доступной, как и обещал ее профиль, и она быстро ответила на мой запрос. Она объяснила, что наткнулась на информацию о Доуве Баккере, который женился на члене ее семьи, изучая генеалогическую историю своей семьи. Поскольку он не был кровным родственником, она объяснила, что отнеслась к его истории достаточно бесстрастно, но проявила к ней большой интерес. Она выявила семейные связи, покопалась в газетных архивах и даже связалась с дочерью Доуве Баккера, Тилли, примерно за десять лет до нашего разговора. Она отправила Тилли свою генеалогическую карту, но Тилли «была не слишком этому рада», сказала Мария. И добавила: «Она просила меня не говорить об этом слишком много».

Мария не была уверена, жива ли еще Тилли. Когда они познакомились, ей было уже за восемьдесят. Она упомянула, что знала: одна из внучек Доуве Баккера живет на юге страны, а другая – в Амстердаме, но они никогда не поддерживали никаких контактов друг с другом. С помощью некоторых подсказок я смогла найти их в интернете. Я отправила электронное письмо каждой из них, попросив о встрече. Они обе вежливо отказались и попросили меня сохранить их имена анонимными.

«Убеждения моего деда во время Второй мировой войны не были известны нам до тех пор, пока мы не стали взрослыми, – было обозначено в одном из писем, которое мне было разрешено опубликовать. – Это не сыграло какой-либо роли в нашем воспитании, мои родители никогда не говорили об этом. Мой дед умер, когда мы были маленькими детьми, и у нас не осталось никаких особых воспоминаний о нем». Они обе также добавили, что им мало что рассказывали о Доуве Баккере, кроме того, что он был полицейским во время войны, что он попал в тюрьму «и что он испытывал «некоторую симпатию» не к той стороне, к которой следовало бы ее испытывать. Это все, что они нам когда-либо говорили о нем». Они также попросили меня не связываться с Тилли, хотя и подтвердили, что в то время она была еще жива.

Я спросила Эссинк, знает ли она, как другие члены ее семьи относились к Доуве Баккеру. Она мне ответила: «Что я поняла от остальных членов семьи, так это то, что его считали своего рода белой вороной. Никто из них не имел с ним никаких отношений».

К сожалению, его родственники не захотели или не смогли дать мне более подробного представления о влиянии его коллаборационизма на различные аспекты его жизни. Меня не удивило, что его внучки не захотели говорить на эту тему. Многие родственники членов НСД замалчивали их военное прошлое – либо потому, что вокруг них мало говорили об этом и они мало что знали о том, что произошло, либо потому, что они испытывали стыд и чувство вины в этой связи.

В Нидерландах таких людей, как Доуве Баккер, после войны обычно называли fout in de oorlog, что в переводе с голландского означает «те, кто вел себя на войне неправильно». Что касается юридического аспекта, то Специальный кассационный суд в 1948 году предъявил этим лицам обвинение и вынес им приговор за «умышленное оказание помощи врагу во время войны» – преступление, аналогичное государственной измене{232}. Нет ничего удивительного в том, что потомки Доуве Баккера предпочли дистанцироваться от его идеологии и его деяний. Однако, к сожалению, в результате этого семейная история Доуве Баккера здесь нас заводит в тупик.

* * *

В своей знаковой книге 1993 года «Преступники, жертвы и свидетели: Еврейская катастрофа, 1933–1945 годы» (Perpetrators Victims Bystanders: The Jewish Catastrophe, 1933–1945) Рауль Хилберг разработал трехступенчатую типологию свидетелей геноцида, которая достаточно часто используется и сегодня. Согласно его концепции, военные преступники, подобные тем, которые работали в Управлении полиции Нидерландов, являлись частью «широко распространенной бюрократии, и каждый чиновник осознавал, что его вклад был лишь малой частью огромного предприятия». Такого рода функционеры понимали, что «процесс уничтожения был преднамеренным и что, как только они попали в этот водоворот, их действия и поступки уже нельзя будет исправить или скрыть»{233}.

Кристофер Р. Браунинг, который в своей новаторской книге «Обычные люди: Батальон 101-го полицейского резерва и «окончательное решение еврейского вопроса» в Польше» исследовал роль «обычного преступника», использовал термин «нанятые государством массовые убийцы» для обозначения сотрудничавших с нацистами функционеров на оккупированных территориях. Как он отмечал, с учетом того, что «бюрократический характер их участия» предполагал «незначительные шаги», часто выполняемые «рутинным образом», это позволяло им чувствовать себя обособленными от неизбежных последствий своего участия в коллаборационизме. Поскольку их работа была «сегментирована, рутинизирована и обезличена», такие функционеры, по его мнению, могли выполнять свою работу, «не сталкиваясь с реальностью массовых убийств»{234}.

В 2004 году Кристофер Р. Браунинг попытался разработать новые критически важные инструменты для анализа и объяснения всех задокументированных показаний Адольфа Эйхмана, которые были зафиксированы в материалах тридцати двух судебных заседаний в Иерусалиме в 1961 году, а также на более чем 500 страницах рукописных мемуаров. Кристофер Р. Браунинг вспоминал, как его коллеги высмеивали его за попытку найти истину в «бесполезном нагромождении сумбурных воспоминаний, с одной стороны, и лжи, рассчитанной для юридической защиты и самооправдания – с другой»{235}. Однако Кристофер Р. Браунинг рассчитывал на то, что ему удастся «отсеять крупицы полезной информации от массы лживого мусора».

В конце концов он на основе анализа показаний Адольфа Эйхмана сделал несколько уникальных находок, которые, по его мнению, «не только могли характеризовать, но и с высокой степенью вероятности вполне определенным образом» характеризовали этого военного преступника. Речь идет о восьми событиях, которые произошли в 1941 и 1942 годах и которые объясняли его ход мыслей и принятие им решений относительно «окончательного решения еврейского вопроса». Кристофер Р. Браунинг пришел к выводу, что историки могут извлекать полезную информацию из таких «проблемных» источников и должны продолжать изучать «даже весьма сомнительные свидетельства»{236}.

Многие специалисты по изучению военных преступников пытались разобраться в эмоциональном или психологическом состоянии бывших нацистов, основываясь на их свидетельствах или личных документах, собранных в послевоенную эпоху. В большинстве случаев они обнаруживали, что эти преступники