Жизнь и война генерала Василия Рязанова. Книга 3 - Василий Васильевич Рязанов

Остановились мы сначала в небольшом городе Жешув. Но пробыли там всего около суток, так как в городе было неспокойно. Оставалось много врагов. Они нападали на наших военнослужащих, устраивали диверсии, а организовать охрану в городе тяжелее, чем в сельской местности. Поэтому для обеспечения нормальной работы решили не оставаться в городе, а переехали в село поблизости от Жешува.

Но и там была напряженная обстановка. В лесах бродили гитлеровцы, банды бандеровских националистов, отряды, организованные лондонским эмигрантским правительством Миколайчика, и просто диверсионные группы, засылаемые в наш тыл из-за линии фронта. Караульная служба организовывалась тщательнее обычного. Службу несли очень внимательно. Рассказывали, что в одном селе полностью вырезали роту связи. Одних девчонок не посылали патрулировать, а назначали вместе с ребятами. У нас в корпусе при передислокации на новое место сгорели две машины с фотоматериалами, экипаж погиб.

Село было большое, вытянутое поперек шоссейное дороги, пересекавшей его посередине. С одной стороны от дороги располагался штаб, а жили мы по другую сторону шоссе. Разместили нас в двух соседних бараках. В одном мужчины, в другом женщины. Между бараками была площадка, где стоял стол и всегда дежурил часовой. Даже в уборную не разрешалось ходить в одиночку. Ходили группой в сопровождении солдата с автоматом. В такой обстановке, естественно, было тяжело знакомиться с жизнью поляков, хотя большая часть жителей относилась к нам с дружелюбием.

В этом селе умерла наша телефонистка Саша Крук. У нее воспалилось ухо. Фельдшер лечил ее, как мог. Грел ухо, давал камфару. Мы ухаживали за Сашей, пытались как-то развлечь больную, заговорить боль. Она же стонала. Ни фельдшерская камфара, ни наши разговоры не помогали. Через несколько дней она сказала: – Я, наверное, умру, девочки. У меня сестра умерла от воспаления уха. Мы всполошились, побежали к фельдшеру, стали требовать, чтобы он немедленно отправил ее в госпиталь. Ему удалось достать машину и оформить все документы только к следующему утру. Сашу увезли в госпиталь, и к вечеру она там умерла.

В том же селе застрелился летчик из эскадрильи связи. Красивый, рослый, молодой, жизнерадостный, всеми любимый парень. Причина та же, что и в случае с девушкой с почты в Западной Украине – несчастная любовь. Володя Исаев из эскадрильи связи, которого я недавно видела, рассказывал подробности этого самоубийства. Он был в момент выстрела в одном домике с летчиком. Похоронили его без воинских почестей. Виновницей была телеграфистка, отвергнувшая летчика. Не знаю подробностей и степени ее вины. Возможно, она ничем не виновата, – сердцу не прикажешь. Как бы мы не были заняты службой, искренне считая при этом, что война забирает человека целиком, вся его жизнь подчинена службе, делам, но человек всегда остается человеком. И это человеческое начало помогало хорошо воевать.

Но нездоровые страсти, разгоревшиеся в нашем корпусе, надо было пресечь. Рязанов приказал: “Чтобы духу ее не было в корпусе!” Телеграфистку уволили из армии, выискав несуществующую болезнь, отправили домой, в Москву. Мне кажется, причина самоубийства была еще в постоянном нервном напряжении. Мы все были измотаны войной до предела. У меня началась бессонница, хотя я сильно уставала. А на дежурстве работаешь хорошо. Непрерывное возбуждение и то, что не спишь, никак не сказываются. К счастью, вскоре это кончилось. Молодость взяла свое. Я крепко спала, и на дежурства меня еле поднимали.

Смерть Саши и гибель летчика, последовавшие не в бою, а случившиеся, казалось, глупо и нелепо, угнетающе подействовали на нас. К тому же почти тюремная обстановка, часовой под окнами, постоянная угроза нападения из-за угла, – веселого мало. Нас постоянно инструктировали, чтобы мы были осторожны, бдительны. Ходили фантастические, кровавые истории, рассказываемые обычно так, что мурашки по коже бегают. После них идешь, а лопатки вздрагивают, кожа между ними цепенеет. Каждую секунду ждешь, что в спину вонзится нож или пуля. Самым неприятным участком дороги на радиостанцию была небольшая рощица возле шоссе, Обзор там был плохой, а шелест ветвей под осенним ветром мог заглушить поступь шпиона. Всякий раз, когда входила туда, сердце замирало. Потом маршрут изменили, в обход этой рощицы, но и на улице было не легче.

В Польше мы несколько раз переезжали с места на место. Почти все время мы с радиостанцией двигались первыми. Ехали готовыми к любым неожиданностям, не выпуская из рук винтовок. Простые поляки относились к нам дружелюбно, встречая как дорогих гостей. Когда мы въезжали село, они предлагали хлеб, молоко, яблоки, свое жилье для постоя. К привычным неудобствам походного фронтового быта, которые мы уже не замечали, присоединилось щемящее чувство тоски по родине. Наверное, каждый, кто в силу каких-то обстоятельств был оторван от родной земли, испытывает это чувство. Многое вокруг кажется чуждым и враждебным. Чужой язык, воздух, вроде, не тот, земля, небо, леса, – все не так, как дома. А как мы с Таней скучали по Москве! На Украине такой тоски не было.

Глядя на незамысловатый рисунок кремлевской стены и башни со звездой на плакате, чуть не плакали от того, что ничего похожего здесь нет, что нельзя сейчас пройтись по дорогим московским улицам, по тихим переулкам и бульварам. Москва снилась. Тихие дворики, небольшие, такие милые и уютные дома. Набережные, газоны, какие-то мальчишки, спешащие в школу. Мы с удовольствием дежурили на радиостанции, потому что почти такая же радиостанция была в нашей школе в Тайнинке. Солдатская каша, так надоевшая за два с половиной года, тоже казалась вкусной, потому что такой же кашей нас кормили и в Москве.

Почти водевильная история произошла с нами при очередном переезде. Сейчас смешно вспоминать, а тогда мы дрожали, как бы не попасть под трибунал. В одном из польских сел нам приказали с рассветом выехать на новое место, указали маршрут, дали задание. Мы с вечера собрались. Начальник радиостанции показал дом, где будут спать он, водитель, механик и офицер и сказал, что сейчас сюда подгонят радиостанцию, и чтобы мы, поскольку нам все равно делать нечего, ее охраняли. – Через пару часов рассветет, и мы поедем. Уже была ночь, и нам тоже хотелось спать. Мы возмутились: – Вечно нам достается дежурить! Не будем охранять! Начальник радиостанции подумал, потом махнул рукой и сказал, что за два часа ничего не случится, можно не охранять. Мы радостно согласились с ним. Теперь, возможно, мы бы так не поступили,