Жизнь и война генерала Василия Рязанова. Книга 3 - Василий Васильевич Рязанов

Довольные, залезли в фургон радиостанции, затопили железную печку, стоявшую посередине, немного посидели, погрелись, глядя на огонь, а затем улеглись на лавки вдоль бортов кузова и заснули. Спали недолго, да и не успели, пожалуй, крепко заснуть, как проснулись от страшного грохота. Вскочив с лавок, мы сперва ничего не соображали. Сначала подумали, что обстрел, затем схватились за винтовки, потом поняли, что кто-то барабанит кулаками в закрытую нами дверь.

Возле двери было маленькое окошко, которое мы, разводя печку, зашторили для светомаскировки. Спали при свете керосиновой лампы. Мы ее погасили и осторожно, стараясь не шуметь, отодвинули штору окошка. Тихонько выглянув, увидели в темноте чью-то фигуру. Мужчина, надвинув на голову шинель, ходил возле дверей в фургон, бормотал по-немецки и время от времени начинал барабанить в дверь, приговаривая при этом: – Доннер веттер! И еще что-то непонятное. Мы с Татьяной, конечно, перепугались. Времени думать, что это за шальной немец забрел к нам в гости, не было. Когда он в очередной раз стал ломиться в дверь, мы схватили винтовки и отвечаем ему: – Кто там? Стрелять будем!

Он молча продолжает топтаться у дверей. Потом обошел вокруг машины и начал дергать дверь в кабину водителя. Она оказалась открытой, и тот тип залез туда, принявшись нажимать педали и включать рычаги управления. С нас сон окончательно слетел. Говорим друг другу: – Надо стрелять, если он поедет. Но то ли ключа зажигания не было, то ли он не собирался заводить машину. Он вышел, захлопнул дверь, и снова подошел к дверям в фургон, молотит в них и что-то приговаривает по-немецки. У нас была телефонная связь с дежурной телефонисткой. Мы вызвали ее, но, когда она ответила, решили все-таки сначала проверить, что это за субъект. И на вопрос телефонистки: – В чем дело? Ответили: – Ничего, связь проверяем. А этот человек на наши вопросы не отвечает и ломится в дверь так, что она того и гляди сломается. – Что же делать, Танька? – спрашиваю я подругу. – Надо тревогу поднимать! Это же немец! – Ну, давай, стреляй, – говорю. Последний раз крикнули ему: – Стрелять будем! Он никакого внимания на наши слова не обращает. Ясно: не понимает по-русски. Я снова кручу телефон и кричу дежурной: – На нас немцы напали! Таня в это время стреляет в потолок. Пуля пробивает фанерную крышу и летит в небо. Телефонистка тоже испугалась, услышав выстрел. Спрашивает меня: – Что делать? Тревогу поднимать? Я говорю: – Да, поднимай тревогу!

Телефонистка объявляет тревогу по всему гарнизону. Весь штаб и все вспомогательные службы подняты по тревоге. А человек у машины после выстрела сбрасывает шинель с головы, и мы узнаем нашего фельдшера. Он, оказывается, в ту ночь дежурил по части и, проверяя посты, увидел нашу машину без охраны и решил нас попугать. Теперь он сам испугался. – Вы что, девки, тревогу подняли? – Да, – говорим, – сейчас все сюда прибегут.

– Да вы что?! Я же пошутил… Что же теперь делать? Фельдшер сокрушенно качал головой, ругая нас и себя за глупость, и вдруг неожиданно побежал в сторону леса. Мы с Таней подумали, что он сошел с ума. – Куда ты, – кричим. – Стой! Все равно догонят…

Но фельдшер уже возвращался назад, стараясь ступать в свои же следы. – Вот что! Говорите, что напал на вас немец, вы в него стреляли, и он убежал в лес. Это его следы. А я проверял посты и первым прибежал на выстрел. Принимаем его версию. – Хорошо, – говорим, – так и скажем. На нас тоже вина не маленькая. Радиостанцию не охраняли, подняли тревогу, не разобравшись. Прибегают солдаты, офицеры с пистолетами, автоматами, винтовками. Кто-то ручной пулемет тащит. – Где немцы? – кричат. Мы говорим: – В лес побежали. В суматохе забыли, что договорились только об одном немце выдумывать. Наши бросились в лес. Никого там, конечно, не нашли. Мы тем временам стали стучаться в дом, где спала наша команда. Изо всех сил колотили, – и совершенно напрасно. Ни стрельба, ни тревога, ни всеобщий переполох, ни наш стук их не разбудили. Если бы на нас действительно напали, угнали радиостанцию, то они и тогда бы продолжали спокойно спать.

Проснулись они, когда надо было вставать и ехать, а мы уже устали врать и готовы были рассказать всю правду. Начальнику радиостанции мы рассказали все, как было. Он изумился: – Да вы что?!!! Вас же теперь под трибунал… Ну и дела… Да, история… Изумлялся он так несколько минут и вдруг неожиданно сказал: – Знаете что! Задание у нас есть. Его никто не отменял. Пока тут будут разбираться, что к чему, мы сейчас быстро уедем, а потом все забудется. Мы так и сделали. Сели в машину и уехали. Когда через несколько дней переехал весь штаб, мы ждали расспросов, разоблачения и трибунала. Но все обошлось. Или нас простили или просто у начальства не было времени заниматься подобными глупостями. Только всезнающие телефонистки рассказывали, что нас действительно сначала хотели наказать. – Вы же все выдумали. Подняли переполох. Стыдно! Мы твердили, что кто-то был, может, хотел напасть, но убежал в лес. – Да что вы врете! Фельдшер все рассказал. Так эта история, во многом типичная для армейской жизни, и закончилась. Была передышка между боями. Никаких особенных событий не происходило, если не считать того, что война не была закончена.

В Польше я неожиданно встретилась с родственником. Еще в том нашем первом польском селе под Жешувом, где мы жили в двух бараках и дежурным между ними. Я возвращалась с дежурства. Кто-то из девчонок подбегает ко мне и говорит: – Ирка! Тебя там летчик ищет. – Какой летчик? – Не знаю, пойди посмотри. Я, недоумевая, что это за летчик может меня разыскивать, пошла и увидела Бенито. У моей мамы было три сестры и один брат. Младшая из сестер, тетя Валя, перед войной вышла замуж за испанца. Он был летчиком и, несмотря на дворянское происхождение, коммунистом. Сражался с франкистами и после поражения республики эмигрировал в СССР.

После женитьбы на тете Вале Бенито стал полноправным и любимым членом нашей семьи. Он был веселым, непосредственным, открытым, щедрым человеком. Его искренность, легкость, открытость, радушие, общительность, сразу располагали к себе. Про таких говорят: рубаха-парень, душа нараспашку. Но тактичность при этом была у него врожденной. В любой компании он сразу становился центром общества, много шутил, смеялся, веселился от души, несмотря на не очень хорошее поначалу владение русским языком и постоянную боль от разлуки с родиной. Он страшно тосковал об Испании. Собственные невзгоды, видимо, сделали его